Дин Кунц - Безжалостный

В «Беддлингтон-Променад» всегда хватало и продавцов, и покупателей. Когда же пузырь высоких цен на недвижимость лопнул, стоимость центра упала на сорок процентов. «Променад» начал терять арендаторов, прибыль все уменьшалась, владельцы больше не могли выплачивать проценты по кредиту и предпочли вернуть центр банку.

Поскольку располагался торговый центр в крайне удачном месте, специалист по организации розничных продаж предложил план спасения центра. Банк согласился финансировать этого нового владельца при условии, что получит долю прибыли.

Частично национализировав этот банк, как и многие другие, федеральное правительство настояло на том, чтобы проводить оценку будущих финансовых операций. «Беддлингтон-Променад» мог бы стать для банка золотой жилой, но у федеральных регулирующих органов имелся свой список инвестиций, в большей степени соответствующий интересам правящего класса.

«Беддлингтон-Променад» закрылся. Вандалы вышибли окна в большинстве из уже пустующих магазинов, и на месте стекол появились листы фанеры. Стены покрывали светящиеся граффити, напоминающие мне рисунки пещерных людей, и надписи на варварских языках.

Огромную стоянку ранее окаймляли ногоплодники, высокие, красивые деревья. С закрытием «Променада» никто не подумал о том, чтобы вырыть их (восемьдесят или сто) и продать. При отключенном поливе они засохли за одно лето.

Свернув с улицы, мы проследовали в самую темную часть ночи, и Пенни припарковалась под лишенными листвы ветвями.

Оставив «Эксплорер», с Лесси на поводке, мы прошагали два квартала до автобусной остановки.

Майло завидовал нашим черным плащам. Его ярко-желтый решительно ему не нравился.

– Я в нем выгляжу, как цыпленок.

Ранее я уже объяснил ему, что в детских размерах магазин предлагал только желтые плащи.

– Если на то пошло, ты выглядишь, словно утенок.

– Конечно же, от этого мое настроение сразу изменилось к лучшему.

– Готов спорить, если я зажму тебе нос, ты загогочешь.

– Гогочут гуси. Утки крякают.

– Давай поглядим.

Майло закрыл нос рукой.

– Мама, ты должна убедить папу сменить литературного агента.

Когда подъехал автобус, водитель не хотел впустить в салон Лесси. Но, получив стодолларовую купюру, стал более сговорчивым.

Пенни и Майло сидели бок о бок. Я – с другой стороны прохода, с мокрой собакой на коленях.

С окаймленным капюшоном личиком, Пенни выглядела точь-в-точь как Одри Хепберн в фильме про святого.

Вероятно, настроение как-то соотносилось с погодой, потому что пассажиры в большинстве своем сидели насупившись, лишь некоторые перешептывались между собой. Те, кто занимал место у окна, смотрели в ночь или в отражение своих глаз. Возникало ощущение, что направляется автобус в концентрационный лагерь.

Мы проехали четыре мили, вышли на нужной нам остановке, двинулись по перпендикулярной улице. Через два с половиной квартала свернули с тротуара на дорожку, которая привела нас к бунгало с просторным крыльцом и окошком из цветного стекла в двери. Мы позвонили заранее, так что нас ждали. Вивьен Норби открыла дверь до того, как я нажал на кнопку звонка.

В розовых кроссовках и розовом тренировочном костюме, с браслетом из розовых и синих бусин. Волосы она повязала розово-синим шарфом.

И только большой револьвер, который она держала в правой руке, розовым не был.

Револьвер принадлежал умершему мужу Вивьен, детективу отдела расследования убийств, но, приглашая нас в прихожую, она сказала, что умеет им пользоваться и без малейших колебаний пристрелила бы любого, кто следил бы за нами с дурными намерениями.

– За нами никто не следил, – заверил ее я. – Мы приняли необходимые меры.

Опустив руку с револьвером, нацелив его в пол, Вивьен смотрела на меня, словно мать – на сына-несмышленыша.

– Бог любит тебя, Кабби. Ты – милый человек и прекрасный писатель, но по милости природы ты – блаженная душа…

Поморщившись, я не согласился.

– Не блаженная. Веселая, по большей части веселая, но не блаженная.

– Блаженная душа, – настаивала Вивьен. – Ты – неисправимый оптимист…

– Это ты зря. – Я начал снимать плащ. – Оптимист – да, но неисправимый – уже перебор.

Ее взгляд говорил о том, что мне она готова простить все, как любящая мать – сынишке. Я даже подумал, что от избытка чувств она ущипнет меня за щеку.

– Ты – блаженная душа, неисправимый оптимист, и мы не хотим видеть тебя другим. Но раз уж ты такой, то не понимаешь, каким дьявольски умным может быть действительно злой человек. Поэтому будем предполагать, что за вами следили, пока время не докажет обратное.