Роберт Ладлэм - Близнецы-соперники

Однако ничего подобного не произошли. Утром приехал проводник Гольдони с провизией, позавтракал с нами, и мы тронулись в путь.

Сын Капомонти — а может быть, это был молодой Лефрак — немного подвез нас троих в повозке. Мы распрощались с ним и договорились, что он будет ждать нас на том же месте вечером следующего дня. Два дня в горах и ночевка со взрослыми! Меня переполняла радость, потому что я знал, что мы разобьем лагерь в горах выше, чем обычно поднимались с младшими братьями".

Адриан положил листки на сиденье. В последних абзацах описывались запомнившиеся отцу горы, тропы и виды. Путешествие в горы началось.

Необходимая информация, очень возможно, заключена именно в этих сбивчивых описаниях. Надо выявить отдельные вехи их путешествия — тогда можно восстановить весь маршрут. Но какие вехи? Какой маршрут?

О Боже! Картина на стене! Ведь картина у Эндрю!

Адриан подавил внезапную тревогу. Картина, унесенная из кабинета Савароне, может существенно сузить площадь поисков, но что дальше? Прошло пятьдесят лет. Полвека снегопадов, обледенении, весенних паводков, естественных природных процессов в почве...

Картина на стене, может быть, и представляет собой важный ключ к разгадке, возможно, самый главный. Но Адриан чувствовал, что есть и другие ключи, не менее существенные, чем эта картина. Они таятся в словах отцовских воспоминаний. Воспоминаний, которые не померкли за пятьдесят лет насыщенной событиями жизни.

Пятьдесят лет назад там что-то случилось, и это не имело отношения к путешествию отца с сыном в горы.

Он снова обрел способность мыслить. Потрясение и ужас еще владели им, но впереди уже вновь забрезжил свет разума.

«...Имейте в виду, содержимое этого ларца представляет смертельную опасность для всего цивилизованного мира...»

Надо добраться до тайника, найти ларец. Остановить убийцу из «Корпуса наблюдения».

Эндрю припарковал «лендровер» у забора, огораживающего поле. Дом Гольдони находился в двухстах ярдах ниже по дороге, поле было частью их земельных угодий. Вдалеке трактор пахал землю, и сидящий в нем человек то и дело оборачивался назад, глядя на результаты своего труда. Больше вокруг не было ни домов, ни людей. Эндрю решил переговорить с трактористом.

Было начало шестого. Он провел этот день, объезжая окрестности Шамполюка, закупая одежду, провизию и снаряжение, в том числе и отличный альпийский рюкзак. Там сейчас лежало все, что требуется для покорения горных вершин. И еще то, что не требуется. «Магнум» калибра 0,357. Все это он купил в большом магазине, выросшем на месте маленького, который упоминал отец в своих записках. Владельца звали Ляйнкраус; к косяку двери была прикреплена мезуза. Продавец горделиво сообщил ему, что Ляйнкраусы с 1913 года продают лучшее в итальянских Альпах снаряжение. В настоящее время, его магазины открыты в Люцерне и Нёшателе.

Эндрю вылез из «лендровера», подошел к забору и стал махать рукой, привлекая внимание пахаря. Это был низкорослый итало-швейцарец, здоровяк с взъерошенными каштановыми волосами над темными бровями, с грубыми чертами лица типичного обитателя Северного Средиземноморья. Лет на десять старше Фонтина. На лице у него было опасливое выражение, точно он не привык и не любил встречать незнакомцев.

— Вы говорите по-английски? — спросил Эндрю.

— Сносно, синьор, — ответил тот.

— Я ищу Альфредо Гольдони. Мне сказали, чтобы я ехал по этой дороге.

— Вам правильно указали, — ответил итало-швейцарец на более чем сносном английском. — Гольдони мой дядя. Я для него пашу. Сам он уже не может обрабатывать землю. — Пахарь замолчал, ничего больше не объясняя.

— Где я могу найти его?

— Там, где обычно. В дальней спальне дома. Тетя проведет вас к нему. Он любит гостей.

— Спасибо. — Эндрю зашагал к «лендроверу».

— Вы американец? — спросил пахарь.

— Нет, канадец, — ответил Эндрю, решив на всякий случай обеспечить себе «крышу». Он забрался на сиденье и взглянул на пахаря. — Мы говорим одинаково.

— И выглядите одинаково, и одеваетесь одинаково, — ответил фермер спокойно, рассматривая его отороченную мехом альпийскую куртку. — Одежда-то новая, — добавил он.

— Зато ваш английский нет, — усмехнулся Фонтин и повернул ключ зажигания.

Жена Гольдони оказалась тощей, аскетичного вида женщиной. Ее прямые седые волосы были туго затянуты и уложены вокруг головы венцом самоотречения. Она провела незнакомца через две или три опрятные, скудно обставленные комнатки к двери в спальню. Собственно, это был просто дверной проем. Там, где некогда был порожек, доски выкорчевали и заложили ямку дощечкой вровень с полом. Фонтин вошел в спальню. Альфредо Гольдони сидел в инвалидной коляске у окна, выходящего на поля у подножия горы.