Роберт Ладлэм: Сделка Райнемана

20 марта 1944 года

Вашингтон, округ Колумбия

Рослый офицер, стоя у окна отеля, задумчиво глядел сквозь стекло на очертания Вашингтона за завесой из дождя и тумана.

– Дэвид, – окликнула его молодая женщина, войдя в комнату. В руках у нее был плащ.

Очнувшись от своих мыслей, офицер обернулся:

– Ты что-то сказала. Джин?

Тщетно пытаясь скрыть свое беспокойство и страх, женщина смотрела на него.

– Скоро конец, – сказала она тихо.

– Через час все будет ясно, – отозвался он.

– Ты думаешь, они придут все?

– Да, у них нет выбора, как и у меня! Помоги мне надеть плащ. Дождь, по-видимому, не скоро прекратится.

Левая рука Дэвида была на перевязи. Расправляя плащ, Джин заметила, что на армейском кителе нет знаков различия, только ткань на их месте была чуть темнее. Не было ни погон, ни нашивок, ни золотых инициалов страны, которой он служил.

– Это то, с чего я начинал, – сказал Сполдинг, перехватив недоуменный взгляд Джин. – Ни имени, ни звания, ни биографии. Только номер и буква. Я хочу напомнить им об этом.

– Они убьют тебя, Дэвид, – молвила чуть слышно девушка.

– Это единственное, чего они не сделают, – возразил он спокойно. – Не будет ни убийства, ни несчастного случая, ни неожиданного приказа о переводе в Бирму или Дар-эс-Салам. Они не могут знать, что у меня на уме.

Он нежно улыбнулся и коснулся милого лица Джин. Глубоко вздохнув, она попыталась взять себя в руки, но это ей плохо удавалось. Затем помогла ему продеть правую руку в рукав плаща и осторожно накинула свободный край его на левое плечо Дэвида. А потом, прижавшись лбом к его спине, произнесла дрожащим от волнения голосом:

– Я буду мужественной, обещаю тебе.

Выходя из отеля «Шорхэм», Дэвид кивнул швейцару.

Нет, ехать на такси ему не хотелось. Надо пройтись пешком, чтобы дать улечься бушевавшему в нем чувству гнева.

Возможно, в последний раз он носит форму, с которой сам уже снял все знаки различия.

Скоро он войдет в здание военного департамента и назовет охраннику свое имя.

Дэвид Сполдинг.

Это все, что он скажет. Вполне достаточно. Никто его не остановит, никто ему не помешает.

Опережая его, понесутся команды, отданные безымянными лицами, и он, таким образом, сможет пройти беспрепятственно по безликим, с серыми однотонными стенами, коридорам до комнаты, на двери которой нет никакого номера.

Эти распоряжения будут посланы по цепи из контрольно-пропускного пункта во исполнение спущенного свыше сверхсекретного приказа, о котором из посторонних никто никогда не узнает...

Они станут требовать, яростно настаивать.

Но он будет непреклонен.

И это известно им – тем, кто заправляет всем, оставаясь в тени.

В той, без номера, комнате соберутся люди, о существовании которых он и не подозревал еще несколько месяцев тому назад. Теперь же их имена стали для него символом лживости, продажности и предательства. И он, размышляя об этих типах, невольно испытывал раздражение.

Говард Оливер.

Джонатан Крафт.

Уолтер Кенделл.

Сами по себе эти имена звучали безобидно, их могли носить сотни тысяч. Они такие... ну, обычные для Америки.

Однако из-за этих субъектов, которых звали так, он чуть не лишился рассудка.

Они все будут там, в кабинете без номера. И он напомнит им о тех, кого с ними не будет.

Об Эрихе Райнемане. Из Буэнос-Айреса.

Об Алане Свенсоне. Из Вашингтона.

О Франце Альтмюллере. Из Берлина.

Это уже другие имена. И иные ассоциации...

В общем, он оказался в пучине обмана и вероломства. И те, из-за кого все это случилось, – враги ему.

Господи, как могло произойти такое?!

Разве возможно подобное?!

И тем не менее все это было. Он зафиксировал в письменном виде все факты. Изложил все, что знал.

Изложил и... сдал на хранение сей документ в один из банков Колорадо, где он и покоится в ячейке надежного сейфа.

И об этих материалах никто ничего не узнает. Сокрытые от постороннего глаза бумаги могут пролежать в подземелье спокойно хоть тысячу лет... И это – лучшее, что смог он придумать.

Так и будет хранить он там свои записи, если только люди, собравшиеся в комнате без номера, не вынудят его поступить по-другому.

Если же они станут настаивать на своем... если загонят его в угол... то миллионы граждан будут потрясены тем, что узнают. Весть о происшедших событиях разнесется по всему миру, не признавая государственных границ и не считаясь с клановыми интересами.