Тесс Герритсен - Надежда умирает последней

Они оба застыли, когда проскрипела входная дверь.

«Полиция», – мелькнуло у Сианга, и он схватился за нож.

– Как вы правы, мистер Сианг, – произнес голос из темноты, – дело должно быть сделано. Но немного погодя.

Незваный гость лениво прошествовал по комнате, зажег спичку и без спешки запалил керосинку на столе. Глаза Шантель были широко раскрыты от ужаса.

– Это ты… – прошептала она, – ты вернулся…

Гость улыбнулся. Он положил на стол пистолет и коробку патронов 38-го калибра.

Затем, взглянув на Сианга, произнес:

– Планы несколько изменились.

Она летела. Летела высоко-высоко, над облаками, там, где небо было таким чистым и холодным, что казалось, ее самолет плывет по морю из кристаллов. Она слышала, как свистел воздух, рассекаемый крыльями, словно шелк под лезвием ножа. Кто-то сказал:

– Выше, крошка! Выше забирайся, если хочешь достать до звезд.

Она обернулась. В кресле второго пилота сидел ее отец в ртутных кольцах сигаретного дыма. Он был таким, каким она его запомнила: фуражка, лихо сдвинутая набок, в глазах огонек. Таким она любила отца. Того – самого большого, самого красивого папку на свете.

Она сказала:

– Но я не хочу лететь выше.

– Хочешь! Ведь ты же летишь к самым звездам!

– Я боюсь, папочка, не заставляй меня…

Но штурвал был уже у него в руках, и самолет устремлялся все выше и выше, в голубой купол небосвода. А он все повторял:

– В этом и есть вся соль. Так точно, малышка, в этом вся соль.

Тут голос его изменился. В кресле уже сидел не ее отец. Теперь уже Гай Барнард мчал машину в голубую бездну.

– Мы полетим к самым звездам!

И опять в кресле отец, счастливый, он сжимает в руках штурвал. Она попробовала сама остановить набор высоты, но штурвал отломился. Небо перевернулось. Выровнялось. Она посмотрела на соседнее кресло, там сидел Гай, он смеялся. Они взлетели еще выше. Хохот отца…

– Кто ты? – прокричала она.

Призрак улыбнулся:

– Разве не знаешь?

Она проснулась, стараясь ухватить рукой в воздухе отломанный штурвал.

– Это я, – произнес голос.

Она дико посмотрела вверх.

– Папка!

Человек смотрел на нее сверху, улыбаясь. Улыбка была добрая.

– Не совсем.

Она моргнула, вгляделась в лицо Гая, в растрепанные волосы, щетину на лице. Пот блестел на его обнаженных плечах. Позади него сквозь занавески пробивался дневной свет.

– Кошмар приснился?

Тяжело вздохнув, она уселась на кровати и зачесала пальцами назад копну спутанных волос.

– Мне обычно не снятся они… кошмары.

– После вчерашнего-то… было бы странно, если бы не приснился.

«Вчерашнее…» Она посмотрела на себя и увидела, что до сих пор в том платье с узором из красных разводов, оно стало волглым и прилипало к спине.

– Электричество вырубило, – стукнув по молчащему кондиционеру, сказал Гай. Он прошагал к окну и отдернул занавеску. В комнату ворвался солнечный свет, такой яркий, что у Вилли заболели глаза.

– Жарища будет адская сегодня.

– Да уже есть.

– Как самочувствие, ничего?

Он стоял, очерченный светом из окна, в брюках без ремня, спущенных чуть ниже бедер. Она снова увидела шрам, извивающийся вниз по животу и рассеивающийся у пояса.

– Мне жарко, – сказала она, – и противно, и от меня наверняка не очень хорошо пахнет.

– Я не замечаю.

Он сделал паузу, потом печально добавил:

– Но это потому, наверное, что от меня пахнет еще хуже.

Они оба натужно засмеялись, но их смех тут же оборвал стук в дверь.

– Кто там? – крикнул Гай.

– Мистер Барнард, восемь часов утра, машина ждет.

– Это мой шофер, – сказал Гай и отпер дверь.

В проходе улыбался вьетнамец.

– Доброе утро. Вы все еще желаете поехать сегодня утром в Кантхо?

– Не думаю, – сказал Гай и незаметно вышел, чтобы поговорить с ним без свидетелей.

Вилли услышала его бормотание.

– Я хочу отвезти мисс Мэйтленд в аэропорт во второй половине дня. Может быть, мы…

Кантхо. Вилли сидела на кровати, слушала, как бубнили за дверью, и пыталась вспомнить, что же такого важного было в этом названии. Ах да! Там был кто-то, с кем ей надо было встретиться. Кто-то, кто мог знать истину. Она закрыла глаза, прячась от света в окне, и на нее снова навалился прежний сон, с улыбающимся отцом, с набирающим зверскую высоту самолетом. Она думала о матери, которая теперь лежала дома при смерти. Слышала, как та спрашивала: «Ты уверена, Вилли? Ты точно знаешь, что его нет в живых?» Потом слышала собственный голос, что-то придумывающий на ходу. Как она ненавидела себя в этот момент, за трусость; презирала себя за то, что не могла соответствовать героическому образу отца, быть такой же храброй.