Мэг Гардинер: Гонки со смертью

— Пожар в госпитале. Она погибла, исполняя служебный долг. Как несправедливо устроен этот ужасный мир, иногда я просто…

Я провела тыльной стороной ладони по глазам. Двенадцать человек из нашего класса уже распрощались с жизнью. И Валери Скиннер была на очереди.

Пустынная ночь дышала безмятежностью, небо походило на черный бескрайний парус, расшитый звездами. Дорога постепенно выбиралась наверх, на открытую равнину, и каждый подъем и поворот был для меня теперь, спустя пятнадцать лет, сюрпризом. Я гнала на полной скорости до самого верха и там наконец нашла поворот.

Мы выехали на вершину созданного природой амфитеатра, обращенного к западу, где высились хребты Сьеррас. Вдалеке мигали огни Лоун-Пайн. Стояла мертвая тишина. Я вышла из машины и обошла ее.

Джесси распахнул дверцу.

— Руку дашь? А то ведь я не брал своей амуниции.

Он мог немножко ходить, только вот не взял костылей. Я подняла его за локти. Я всегда любила этот момент — когда он стоял во весь рост. Он был все так же строен и гибок и не растерял своей стати пловца — двукратного чемпиона страны и члена национальной сборной Соединенных Штатов. Он подтянулся на руках и сел на багажник.

В небе клубилась белесая дымка. Неприступной черной стеной высились над нами хребты Сьеррас. Я прижалась к Джесси.

— Отец привез меня сюда на другой день после того, как я заехала Валери по носу. Тогда мне казалось, что жизнь разрушена навеки. Из школы меня временно отчислили, и родители решили заниматься со мной сами. А мне хотелось только одного — запереться у себя в комнате, забравшись с головой под одеяло. Но отец не давал мне разнюниться. Усадил в машину, привез на эту пустынную равнину и стал учить стрелять. Сухой и поджарый, он произносил слова с оклахомским протяжным выговором, его коротко стриженные волосы посеребрила седина. Он говорил со мной, пока расставлял в рядок пустые консервные банки и заряжал дедушкино старое ружье, не умолкая ни на минуту: «Человек может разозлиться, когда нужно постоять за себя. Вчера ты разозлилась и вот теперь расхлебываешь последствия».

Он показал мне, как правильно приложить к плечу приклад и прицелиться.

«Но это все ерунда. Главное, что ты постояла за себя, и я горжусь тобой, дочка. Нельзя пресмыкаться перед хамами. Просто все надо делать с умом. Ну а теперь, Котенок, смотри в оба и помни, что у ружья бывает отдача».

Я прицелилась в банку и выстрелила. Меня оглушило грохотом.

«Ты убила вон тот кактус. Конец кактусу. — Отец взял у меня ружье и перезарядил его. — Когда вернешься в школу, не вздумай стыдиться своего поступка. Спокойно учись, да и все. Смело иди вперед».

«А я бы хотела стать невидимкой. По мне, так лучше уступить и отойти в сторонку».

Он опустил ружье.

«Нет, Котенок, никогда не уступай! Кто угодно, только не ты! Ни за что!»

И вот теперь я стояла на этом месте и вглядывалась в ночную мглу. Джесси обнял меня за талию.

— А что было дальше? — спросил он.

— Все обошлось. Мне разрешили вернуться в школу, и никто ко мне не приставал. — Я усмехнулась. — Кроме Валери. Но тогда я уже знала, что могу дать ей отпор, к тому же у меня были друзья, и они стояли за меня горой. Я не стала уступать и убираться с ее пути.

— Да уж, слово «уступить» совсем не вяжется с твоим образом. «Уступить», «подчиниться», «сдаться» — ни одно из этих слов.

Я взяла его за руки. У нас за спиной восходила луна, мерцающая и огромная. Ее призрачный свет уже накрыл долину и теперь подбирался к гранитным стенам гор. На их вершинах светились снежные шапки.

Джесси заговорил совсем тихо:

— Я понимаю, как тяжело узнать, сколько твоих одноклассников уже умерло.

— Все мы там будем рано или поздно. Обидно только, если рано.

— Да, гарантировать ничего нельзя. Но я сделаю все, чтобы твоя жизнь никогда не подверглась опасности.

Эти слова вселяли успокоение и даже нечто большее. Они прозвучали обещанием и неким вызовом судьбе. И слишком походили на предложение, к которому я была еще не готова. Я повернулась к Джесси и положила руки ему на плечи. В лунном свете глаза его казались абсолютно синими.

Я ничего не ответила ему — только прижалась губами к его губам и поцеловала.

Сиси Лизэк убирала в машину доску и траурную экспозицию. Жара была нестерпимой, дул сильный ветер. Она валилась с ног от усталости. Дико хотелось писать. Колготки пустили стрелку, и даже напиться на этом праздничке как следует не удалось. Эбби Хэнкинс с Уолли весь вечер жались друг к другу как приклеенные. А ей он слова доброго не сказал, не похвалил платья — противного платья, идиотские блестки которого натерли под мышками.