Джон Трейс: Заговор по-венециански

Комптон, Лос-Анджелес

Наши дни

Полночь. У тротуара припаркован навороченный «бьюик». Светят фары, гремят басами колонки, из опущенных окон рвется наружу хип-хоп. Том Шэман музыку не слышит, он идет по мокрому от дождя асфальту, погруженный в собственные мысли.

Шесть футов и три дюйма роста, хмурый взгляд, густые темные волосы — таков Том внешне. А еще мускулы будь здоров, потому что жалованье позволяет ежедневно по два часа заниматься кикбоксингом.

Правда, сейчас Тома и двухлетний ребенок отправит в нокаут. Он только что покинул съемную квартиру на бульваре Вест-Алондра, где у него на руках скончалась от рака старуха итальянка. Всего пару часов назад Розанне Романо исполнилось ровно сто лет. Никто не прислал ей открытку, не подарил подарок. Не пришли друзья или просто гости. Лишь врач, Том, а теперь — следователь. Нет, так столетие жизни не отмечают.

С противоположного конца улицы доносится отчаянный крик, и Том словно просыпается.

У киоска, в котором продают навынос жареных цыплят, разгневанно шумят трое.

Том успел подойти слишком близко, и сворачивать поздно.

— Эй! Чего разорались?

В пятно серого света от фонаря выходит здоровяк, одетый как КП, «конкретный пацан» из негритянского Гарлема.

— Свинтил отсюда! Не твое дело! — Бандит показывает кулак, чтобы слова звучали убедительнее. — Если ты не дебил, то лови тачку и уматывай, пока цел!

Ответ Тома Шэмана не устроил, и он следует за «пацаном» в тень.

Идет драка: двое на одного. Крикливый амбал достает нож. Ударом ноги Том выбивает оружие. Опешив на секунду, бандиты кидаются на него. Бьют по затылку, но, опьяненный адреналином, Том боли не чувствует и рук не опускает, пританцовывает на носочках.

Прямой слева. Том подныривает и пробивает правше в голову. Таким ударом он мог бы и фуру остановить, промяв ей радиатор. В горло впиваются татуированные руки. Зря противник открылся — Том кидает его через плечо прямо на стену.

Третий неуклюже пытается пнуть Тома в бедро. Ухватив «пацана» за ногу, Том пяткой бьет его по коленке. Хрустит кость. Тот, что пытался душить Тома, поднимается на ноги. Теперь уже он поймал адреналиновый кайф. Достает нож и водит им из стороны в сторону.

Зря. Ой, зря.

Том наотмашь, с проносом бьет «пацана» ногой в голову. Двое готовы. Третий — не боец.

— Козел! — кричит насильник, отползая в сторону и держась за развороченное колено. — Ты, псих сраный, мы тебя знаем! — Он складывает из пальцев пистолет и наводит воображаемый ствол на Тома. — Достанем и заткнем, на хрен!

Том угрозу не слышит. Наклоняется к жертве и смотрит, нельзя ли помочь. Это девушка лет пятнадцати, самое большее семнадцати. Одежда с нее сорвана, и что случилось — понятно. Из раны на голове сочится кровь — ясно, отчего девушка без сознания.

Том звонит в службу спасения, просит прислать «скорую» и патрульную машину. Проверяет дыхание девушки — оно слабое-слабое. Поднимать бедняжку Том не решается: вдруг у нее травма спины или шеи. Он только накрывает девушку своей курткой. Остается надеяться, что помощь скоро прибудет.

Насильник, которого Том вырубил первым, все еще не поднялся. Немудрено, Том врезал ему от души, как никогда еще в жизни не бил. Метко ударил. Второй «пацан» тоже в отрубе. Обоим под тридцать, оба прожженные бандиты: в джинсах с заниженной талией, футбольных майках и красных банданах — цвет «Крови», мелкой комптонской шайки.

Том переворачивает обоих насильников на спины.

Мертвы.

Том не верит своим глазам. Даже пульс проверять не надо: у крепыша в брюхе торчит нож, и наружу вывалилась чуть ли не половина кишок. У подельника шея неестественно вывернута, глаза раскрыты и совершенно пусты.

Том Шэман — приходской священник, отец Томас Энтони Шэман — видел много мертвецов, но всякий раз лишь отпевал их, благословляя в последний путь. Ни разу до этого он никого не убил.

Взвывает сирена, мерцают красно-голубые огни мигалок — скрипя покрышками, из-за угла выезжает патрульная машина. Следом несется «скорая», ее сигнал похож на рев слона.

У Тома мутится в глазах. Он ничего не видит, не слышит. Падает на колени, и его рвет. В ярком свете фонарей кровь на руках смотрится черной. Черной, словно грех.