Лесли Форбс - Лед Бомбея

Сатиш взмахом руки указал на голову женщины, лицо которой превратилось в бесформенную массу красного цвета.

– У нас все это называется Музеем увечий и болезней, – сказал он. – Величайшие бомбейские режиссеры использовали в своих фильмах мои раны.

По лицу было видно, что он любит свою работу.

Сатиш помолчал немного, а затем продолжил, немного смущаясь:

– Думаю, что вы не смотрели «Улицы, охваченные огнем»?

Я отрицательно покачала головой.

– Да, конечно, вещь не в вашем стиле, – согласился он, но не без некоторого сожаления в голосе, – хотя именно в этом фильме было показано лучшее отсечение головы, которое я когда-либо делал, а также превосходная сцена избиения дубинкой – крупным планом, с демонстрацией мелких осколков костей черепа в мозгу и поврежденных участков кожного покрова. О, если бы вы это видели! Абсолютная достоверность, могу вам поклясться.

– К сожалению, я пропустила этот фильм, – ответила я. – Но откуда вам известно, как все это должно выглядеть?

– Мы довольно часто получаем специальное разрешение делать... я бы назвал это «зарисовками с натуры», – в его глазах блеснули озорные огоньки, так, словно он готов был рассмеяться, – в Центральном морге.

– Но зачем нужна такая точность в киношной бутафории?

– То же самое часто говорят и о работе костюмера, который проводит долгие часы, трудясь над маленькой туфелькой. А эту туфельку в фильме никто и не увидит под длинной юбкой героини. Знаете, это вопрос профессионального отношения к своей работе и получения настоящего удовольствия от ее совершенного исполнения. Без труда, как говорится, не выловишь и рыбку из пруда. И кроме того, лучшими моими произведениями пользуются университеты как наглядными пособиями. Сюда приходят учащиеся, студенты и делают зарисовки.

– Вы имеете в виду студентов медицинских факультетов?

– Не только. Учащиеся художественных школ; будущие юристы, изучающие судебную медицину, и многие другие, для кого смерть является источником существования. – Он рассмеялся собственной мрачной шутке.

– А раны и увечья вы моделируете из воска?

– О нет! Мы используем синтетический латекс. Воск уже устарел. Хотя у меня сохранилось несколько старых работ, сделанных в воске. Я могу их вам продемонстрировать.

Он подвел меня к странной фигуре в углу комнаты и смахнул пыль с изгибов и углублений гротескно изогнутого тела. Фигура казалась настолько реальной, что создавалось впечатление, что вы где-то видели этого жалкого человечка, нищего калеку, протягивающего руку с мольбой о милостыне.

– Ныне спрос на прокаженных невелик, – заметил Сатиш. – Их осталось совсем немного благодаря успехам современной медицины. И тем не менее работа очень неплохая, не правда ли? Но эта фигура изготовлена еще до меня. Полагаю, художник делал его с реальной модели. Однако он продемонстрировал и явный недостаток хорошего вкуса, облачив его в одежду магараджи. Скульптор даже дал ему имя, вот, посмотрите, здесь внизу: Гулканд. Означает – «хранилище роз» или «сохраненная роза». Возможно, игра слов с реальным именем модели. Существует индийское имя Гулаб, означающее «роза». А здесь «роза» сохранена в воске.

– В этом – вся ваша работа?

Он улыбнулся:

– Ваш вопрос означает, сводится ли моя работа к воспроизведению немощей человеческой плоти? Отнюдь! Я могу показать вам доказательства того, что мы также пытаемся воспроизвести свидетельства неуничтожимости плодов человеческого духа.

Мы прошли по нескольким обширным, ярко освещенным студийным помещениям, полы в которых были засыпаны гипсом. Длинные столы на козлах, заваленные различными гипсовыми слепками, располагались у стен, оклеенных карандашными изображениями индуистских богов и богинь. Возникало впечатление возвращения в ту эпоху, когда художники изучали свое ремесло, делая копии с классических статуй. Еще одна временная петля, подумала я. Еще граффити из прошлого...

Сатиш открыл тяжелую стальную дверь и попросил меня оставить рюкзак снаружи.

– То, что вы здесь видите, мисс Бенегал, возможно, не более чем подделки, но подделки позолоченные.

Даже в темноте помещение было наполнено металлическим блеском: бронзовые Кришны, пухлые серебряные Ганеши и золотые Шивы, застывшие в своем вечном танце на верстаках, расставленных вдоль стен. Некоторые фигурки отливали текучим золотистым свечением, другие излучали тусклый свинцовый глянец в ожидании завершающей стадии шлифовки, которая должна была оживить их и наполнить тем же золотым светом.