Шэрон Болтон - Последняя жертва

Наши уроки продолжались, мой голос набирал силу и красоту, поэтому одним из заветных маминых желаний стало мое выступление на публике, хотя бы перед небольшой аудиторией, например в школе или церкви. Она хотела, чтобы я стояла перед людьми и давала им повод таращиться на меня — ее гордость, а не позор. Полагаю, она бы считала это моим исцелением, а своим искуплением. На это я так и не отважилась.

Но этой ночью, глядя на игру теней в своей комнате, словно на призраки несбывшихся надежд, я поняла почему. Если бы я исполнила ее самое заветное желание, я потеряла бы ту власть, какую имела над ней.

Многие годы я безжалостно пользовалась этой своей властью. Я интуитивно догадалась, еще когда была крохой, что мама пойдет на все, чтобы отвести от меня большую беду. И я испытывала извращенное наслаждение, причиняя ей боль. Именно из-за мамы я стала ветеринаром. Меня всегда тянуло к животным, но с раннего детства я чувствовала мамин страх перед братьями нашими меньшими. Игра в «перетягивание каната», когда мы видели собаку, доходила до смешного: мама пыталась меня оттянуть подальше, я старалась подойти поближе. Я прекратила эту игру, когда Ванесса — язвительный подросток, ревнующий к вниманию и заботе, которыми родители окружили неполноценного ребенка, — подробно объяснила мне, почему я так выгляжу.

Но к тому времени мои мелкие инстинктивные уколы мести переросли в неприкрытый эгоизм. Я научилась любить животное царство, его бесконечное, удивительное разнообразие. Я провела целое лето в школе верховой езды, расположенной по соседству, и выучила названия каждой косточки и мышцы конского тела. Познакомилась с местным ветеринаром, который, узнав о моем интересе, с радостью предложил мне участвовать с ним в объездах. В те редкие моменты, когда мы с Ванессой ладили, мы устраивали в сарае в саду ветклинику, где лечили диких животных. Мы дали в местную газету объявление и тем летом выходили множество раненых грызунов и брошенных птенцов. К тому моменту, когда я готова была поступить в ветеринарную академию, у меня за плечами уже имелся такой багаж знаний и практического опыта, что меня приняли во все вузы, куда я подала документы. И всем этим я была обязана своей матери, которая, однажды проявив беспечность, разрушила мою жизнь… чтобы затем посвятить попыткам восстановить ее остаток своей.

Мои глаза опять закрылись. Когда распахнулись вновь, за окном струился серебристый свет, а дрозд возвестил всем, кто имел желание послушать, что мой сад — его территория и поэтому остальным лучше убираться. Было без пяти пять утра. Четверг. Светало.

Нагое тело Виолетты я обнаружила на двуспальной кровати, стоявшей посреди спальни. Выцветшая розовая ночнушка валялась на потертом ковре у кровати. Я не рассматривала, но мне показалось, что ночную рубашку порвали. Стояла в проеме двери, не в силах отвести глаз от неподвижной фигуры на кровати.

Я и подумать не могла, что Виолетта настолько маленькая. Казалось, что на кровати лежит ребенок — ребенок, чья кожа (испещренная, словно мрамор, прожилками лиловых вен) растянулась, обвисла и теперь болталась на костях, напоминая складки савана.

Даже издалека было заметно, что старушка умерла нелегкой смертью. Левая грудь опухла и побагровела. Отек уже распространился по телу: левое предплечье было больше правого. Тоненькая струйка крови указывала на рану прямо под ключицей. Возле головы старушки лежала подушка, вся в крови и рвотных массах, остатки которых виднелись и на щеке. Неужели кто-то решил, что яд в ее крови действует недостаточно быстро, и поэтому прижал к лицу подушку, чтобы ускорить процесс?

Ее жиденькие седые волосы потемнели от пота, а голубые глаза остались широко распахнутыми. Что в этой жизни стало последним, увиденным ею? Я не хотела об этом даже думать и, как будто в тумане, подошла к кровати. Путь показался долгим. Конечно, я знала правила: ничего не трогать, вызвать полицию — но мне было наплевать. Я хотела закрыть ей глаза и найти, чем прикрыть саму Виолетту. Вокруг рта засохла розовая пена: старушка харкала кровью. Я протянула руку, вспомнила, какой мягкой была ее кожа, и подумала, какая холодная она, должно быть, сейчас. Я коснулась ее виска, ощутив покалывание ее ресниц на своей коже.

Теплая!

Туман рассеялся, и я стала действовать быстрее, чем когда-либо в жизни, пытаясь найти хоть крошечные признаки жизни. Правой рукой я дотронулась до ее шеи, чтобы нащупать пульс на сонной артерии, а левой рукой открыла ей рот, наклонила голову, чтобы расслышать хоть малейшее дыхание.