Шэрон Болтон - Последняя жертва

— Клара, мы приготовили это для тебя.

Ванесса опустилась возле меня на колени, испачкав новое черное шелковое платье. Она что-то протягивала мне, я сначала не смогла разобрать что…

— Девочки собрали их сегодня утром, — сказала она. — Твои любимые, не так ли? Раньше были…

Я прищурилась и взяла составленный дома букет. Ванесса помогла мне подняться, как-то мне удалось протянуть руку и разжать пальцы. Я не видела, как упали в могилу стебли с крошечными голубыми цветочками.

Все, стоявшие вокруг могилы, стали бросать горсти сладко пахнущей земли, которая согреет последний приют моей матери. Я безудержно рыдала на плече у старшей сестры, люди останавливались, бросали землю, и казалось: каждый отдает частичку себя, чтобы мама упокоилась в своем долгом одиноком сне.

И когда почти все закончилось, когда незабудки скрылись под слоем земли, я поняла, что наконец сделала для мамы хоть что-то. Я простила ее.

Все приглашенные на поминки разошлись, даже Ванесса с семейством вернулась к себе домой, оставив нам с отцом полный холодильник оставшейся еды и полный дом печали. После позднего ужина, во время которого ни мне, ни отцу еда не лезла в горло, отец отправился отвечать на соболезнования. Его кабинет располагался в задней части дома, окна выходили в сад. Оттуда он не мог видеть, что напротив нашего дома дежурит полицейская машина. Несмотря на заверения Мэта, я понимала, что остаюсь для Таскера главной подозреваемой.

Я поднялась в свою прежнюю спальню. Как и советовал Мэт, я взяла на работе отпуск на неделю и уже стала задумываться над тем, чем же теперь буду заниматься. Работать, спать и бегать. Это было мне знакомо. Я открыла свой ноутбук, вошла в поисковую систему «Гугл» и ввела словосочетание «пытки римлян». Как и предполагал Мэт, ниточка «Уитчеры» никуда не привела. Нужно было подойти к делу с другой стороны.

Система выдала множество ссылок, но ни одна не оказалась полезной. Тогда я набрала на клавиатуре «собака, змея, обезьяна» и, ни на что особо не надеясь, дала команду «найти».

И увидела латинскую фразу, которую тут же вспомнила, несмотря на то что прошло столько лет. «Poena cullei» — наказание кожаным мешком. Как я и думала, подбор животных — змея, собака, обезьяна и петух — имел глубоко символическое значение. Змея, как правило гадюка, считавшаяся одной из самых страшных тварей в Древнем Риме, была выбрана потому, что у этих рептилий рождение потомства часто знаменовало смерть матери. Собака в те времена являлась презренным животным, поэтому самым страшным оскорблением для римлян были слова «хуже собаки». Петух, предположительно, — птица, лишенная всяких родственных чувств, в то время как обезьяна символизировала полностью деградировавшего человека. Презрение? Деградация? Причина смерти собственной матери? В этом был некий страшный смысл, потому что наказание «poena cullei» применяли к осужденным за отцеубийство. Убийство самого близкого кровного родственника — несмываемый грех.

Не слишком-то приятное чтиво, особенно в день похорон матери.

Но какое отношение это могло иметь к Виолетте? Неужели кто-то считает, что она убила близкого родственника? И какое отношение это имеет к происходящему в поселке? Джона Эллингтона нашли в своем пруду, по пояс в воде. Его укусила змея (а может, и не укусила), потом его чуть не утопили. Но…

Я долго ломала голову над этим, но смысл ускользал от меня. Может, ниточка «Уитчеры» никуда и не привела, но «poena cullei» вообще не дала мне ни малейшей зацепки.

Две жертвы плюс две предполагаемые жертвы. Пока малютку Софию оставим в покое (я понятия не имела, как она вписывается в картину происходящего). Но я не могла избавиться от ощущения (о местонахождении тайпана подумаю потом), что истинной целью убийцы в ту ночь был Эрнест Эмблин, самый старший член семьи Паулсонов.

Я вспомнила крики, пронзившие ночную тишину, вспомнила, как Паулсоны стали выбегать из дома: дети плакали, отец едва мог идти, дед пребывал почти в невменяемом состоянии. Всего за несколько часов до этих событий Эрнест Эмблин сидел в доме у Клайва Вентри, был один из той пятерки стариков, что расположились у дальнего конца стола. На их лицах была написана тревога. Нет, не тревога — страх.

Неужели разгадка связана с этими стариками? Таскер и Ноулз интересовались, не охочусь ли я на стариков, не втираюсь ли к ним в доверие. А что, если они правы и на стариков открыта охота? Только с мотивом ошиблись?