Дэвид Осборн - Открытый сезон

Он опустил ружье, улыбаясь, глаза его были очень темными.

Где-то далеко вскрикнули птицы. Лес снова затих. Нэнси услышала свой голос:

— Она мертва?

— Я думаю.

Он дунул на конец ствола своего ружья, своего рода ритуальный поцелуй, зарядил два новых патрона.

— Первый раз попал ей в почки. Скосил немного вправо, но в следующий раз этого не повторится.

— А разве вам не разрешается только одна?

— Да, так они говорят. — Он подмигнул ей. — Пошли. — Он повернулся и двинулся назад, вниз в лощину.

— А как же лань?

— А что такое с ней?

— Разве вы не берете ее назад с собой?

Он взглядом смерил расстояние до мертвого животного.

— Мы добудем другую, поближе к дому. Меньше тащить.

Внезапно откуда-то издалека раздался звук выстрела. От него раскатилось гулкое эхо.

— Это Арт, — сказал Кен. Почти в ту же секунду послышался еще один выстрел, за ним третий. — Развлекается, — засмеялся он. — Скорее всего по птицам. Он их ненавидит.

— Птиц?

— Не знаю почему. Я думаю, он просто опасается, что когда-нибудь одна влетит ему прямо в лицо.

Они пустились в обратный путь по спутанному дну лощины, потом взобрались на один из ее склонов, пересекли плоскую часть леса и спустились в другую лощину. — Озеро слева от нас, — сказал Кен.

Ей было непонятно, как он мог это знать.

Они подошли к маленькому пруду, и на этот раз им попался бобер. Кен подстрелил одного и тут же рядом второго так быстро, что у него даже не было времени убежать от звука выстрела, которым был убит первый. Оба свалились в воду и озерко сомкнулось, над ними. По воде, постепенно затихая, стали расходиться круги.

Ружье Грэга тоже подало голос. Он был гораздо ближе, чем Арт, разряд значительно громче, а эхо короче. До него было примерно-полмили и во что бы он там не стрелял, он не промахивался. Второго выстрела не бывало и в ближайшие десять минут его не было слышно.

Кен подстрелил еще одну лань. Самку. Он пожал плечами:

— Глупо не убивать женские особи. То есть, ты убиваешь нескольких самцов и оставшиеся не могут справиться со всей выпавшей на них работой. Так что нашим оленям не грозит перенаселение и голодная смерть. Но почему бы тогда не пострелять и другой пол, если их слишком много? — Он чарующе улыбнулся ей. — Что уж такого святого в женском поле, если куча мужчин должна умереть, чтобы ей было чем питаться?

Снова донеслось эхо ружья Арта.

Они устроили ленч на опушке, у невысокой гряды, сухие бисквиты, баночку консервов, несколько маринованных огурчиков и пиво. Позади на многие мили раскинулся лес, огромный и безлюдный, пронизанный тут и там серебром озер и медленных рек.

— Это мы, вон там, — сказал Кен и указал на мерцающее место, выглядевшее размером с монету. Ну, не совсем, конечно. Это только край озера. Хижина стоит ближе к центру. Ее закрывает холм.

Нэнси мысленно представила ее и тут впервые за много часов вспомнила о Мартине. Вспомнила цепь и металлическое кольцо, и что оно означает, и кто на самом деле Кен. Она уже почти забыла все это.

Она ела молча, вдруг почувствовав озноб. Ветер нежно вился вокруг них, тормоша сухие листья. Она услышала голос Кена, доносившийся словно издалека:

— Ничто не сравнится с охотой, — говорил он, — это так естественно для мужчины. Вот, что сегодня не в порядке с половиной мира. Мужчина — это охотящееся, убивающее животное и у него почти никогда не бывает возможности выразить себя. Да, конечно, разве что изредка всадить кому-нибудь нож в спину, сидя в собственной комнате, но ни одного хорошего доброго убийства, ничего настоящего.

Она медленно повернулась к нему, чтобы посмотреть, но он как будто прочел ее мысли:

— Я знаю, ты хочешь спросить, а как же война? Ну, черт, большинство так и не попадают на войну. А из тех, кто попадает, не всем удается пострелять по-настоящему и вдобавок-половина из них так вбивают себе в голову, что это нехорошо, что даже не получают от этого удовольствия. Их не подготовили к этому в молодости, понимаешь, что я имею в виду? Возьми, к примеру, древних спартанцев, греков — их приучали убивать с того самого момента, как они только начинали переставлять ноги. А когда они на самом деле насаживали кого-нибудь на острие своего копья, это казалось им самой естественной вещью в мире. Они совершенно не тратили время на то, чтобы чувствовать себя виноватыми.

Он прервался и показал в сторону от опушки:

— Смотри!

На следующем большом подъеме стояло мертвое дерево, лишенное веток, с ободранной корой и почти белое по сравнению с лесной зеленью. На вершине, вырисовываясь на фоне неба, сидел сокол, коричневый, по сравнению с темнеющей голубизной, так как небо уже темнело.