Дэвид Хьюсон - Укус ящерицы

Рандаццо метнул в римлян сердитый взгляд.

– Фальконе, не забывайтесь. Вы не в Риме. Ведите себя прилично и проявляйте уважение…

– Все в порядке, комиссар, – успокоил своего знакомого Мэсситер. – Они имеют право знать. И вопросы вполне разумные. Меня бы, скорее, удивило, если бы никто ни о чем не спросил. И не только удивило бы, но и разочаровало. Нам ведь не нужны идиоты, верно?

Перони неодобрительно фыркнул.

– Так что вы от нас хотите?

Англичанин откинулся на спинку сиденья, опустил руку, открыл дверцу встроенного в шкафчик крохотного холодильника и достал запотевшую бутылочку «Сан-Пеллегрино».

– Угощайтесь.

– Мы ждем, – напомнил Фальконе.

Мэсситер приложился к горлышку, сделал пару глотков и, выдохнув, вытер губы рукавом шелковой рубашки. Катер огибал угол острова, проходя мимо огромных лодочных мастерских и доков, футбольного стадиона и домиков для рабочих, на которые никто из полицейских даже не посмотрел. На горизонте уже появился Мурано, напоминающий издалека лес с вырастающими из серо-голубой дымки лагуны кранами и трубами. Чуть в стороне лежал кладбищенский островок Сан-Микеле – внешняя стена из светлого кирпича делала его похожим на замок, увенчанный зеленой каймой стройных кедров.

– Что мы хотим? – повторил Хьюго Мэсситер. – Мы хотим помочь этому несчастному старому городу, не дать ему окончательно утонуть в собственном дерьме. Если, конечно, сможем.

Он закрыл на мгновение глаза и, не поворачиваясь, швырнул пустую бутылку в открытое окно, где она и исчезла в сером пенистом следе.

– А это, джентльмены, во многом зависит от вас.

Остров был целиком и полностью творением одного человека, Анджело Арканджело, задумавшего создать шедевр из купленной за гроши груды мусора. Все здесь было новое, уникальное, оригинальное, отлитое в казавшиеся невозможными формы. Остров как свидетельство и доказательство силы и красоты стекла и косвенным образом самого клана Арканджело. На трех отдельных участках Анджело воздвиг три памятника, три предмета восхищения для остального мира. Палаццо, созданное на девяносто процентов из освинцованного хрусталя и на десять из темно-серого чугуна и дерева, с тремя закругленными крышами, задуманное как башня света, возвышалось над пристанью более чем на двадцать метров. За входной дверью все еще укрывалась гигантская пальма, привезенная Анджело с Сицилии. В отношении ее у реставраторов Хьюго Мэсситера имелись кое-какие идеи, против которых наверняка выступил бы покойный глава семейства. Справа разместилась литейная мастерская, элегантное здание в форме куба с шестью самыми высокими в Венеции окнами. Вытянувшись от земли до низкой покатой крыши, они позволяли прильнувшим к стеклу зрителям созерцать чудеса, творимые по другую его сторону мастерами стеклянных дел. И наконец, слева от палаццо расположился Ка дельи Арканджели – семейный дом с десятью апартаментами на трех этажах, с кухнями и ванными, кабинетами и помещением для приемов, банкетов и встреч. Приступая к осуществлению проекта всей жизни, Анджело видел в нем завещание основанной им же династии. Перед смертью он постиг печальную истину: остров был недостижимой мечтой. Содержание и обслуживание обходились слишком дорого в условиях, когда вкусы публики то и дело менялись, интерес к стеклу не отличался постоянством, а пришедшие ему на смену дети не справлялись с управлением сложным и громоздким наследством.

И все же кое-что от былой красоты еще сохранилось. Прежде всего святыня клана, ее храм, центр семейной жизни: просторная, с высоким потолком столовая, занимавшая большую часть первого этажа, наполненная неиссякаемым светом лагуны, с открытым видом на маяк Мурано, остров Сан-Микеле и набережную Фондаменте Нуова. Стекло Анджело изготовил сам, своими руками, и результатом многомесячного труда стала удивительная многооконная зеница, часть панелей которой отличалась необыкновенной чистотой и прозрачностью, другие же представляли собой искажающие линзы с множеством цветовых пятен, и все это, вместе взятое, соединялось в широкую, закругленную точку обзора, главный элемент фасада здания.

Анджело постоянно твердил, что хочет создать копию капитанской каюты средневековой венецианской боевой галеры, отдав таким образом дань прошлому семейства, хотя его предки в Кьодже никогда не строили ничего, кроме незатейливых рыбацких баркасов, бороздивших лишь прибрежные воды Адриатики. Лик его, строгий, твердый, с сокрытой в глубине черт безжалостной любовью, по-прежнему взирал на детей с большого портрета, висевшего над выложенным мрамором дорическим камином напротив того, что все они называли просто «окио» – глаз. В шестидесятые, когда Изола дельи Арканджели переживал пору расцвета, здесь нередко собирались знаменитости. Некоторых Рафаэла помнила до сих пор: Игоря Стравинского, ласково поглаживавшего ее по головке; Эзру Паунда, мрачного, угрюмого, молча сидевшего в углу с бокалом в руке и терпеливо выслушивавшего ее гаммы. Теперь оба лежали на кладбище Сан-Микеле среди горстки привилегированных, получивших право остаться там навсегда.