Уоррен Мерфи - Последний звонок

Едва они отъехали от английского авиалайнера, вслед за ними устремились две машины, в каждой из которых сидело по четыре человека. Заметив их, Василий Карбенко хмыкнул и вжал в пол педаль газа своего «шевроле-каприз».

Автомобиль промчался к запасному выезду на шоссе, которое окружало аэродром. Два других автомобиля тоже увеличили скорость. Они разделились и двигались теперь по обе стороны от машины премьера.

Премьер, казалось, не видел, что их преследуют. Вытянув шею, он разглядывал самолеты, во множестве заполнявшие поле среди густой сети аэродромных дорог и фонарей. В отличие от премьера, Нина заметила погоню. Она посмотрела на Карбенко.

– Это твои люди, Василий? – спросила она.

– Нет.

Преследователи поравнялись с «шевроле» Карбенко. Римо подумал, что пассажиры в них очень похожи на американцев. Автомобили начали вырываться вперед.

– Они хотят зажать нас, – сказал Римо.

– Я знаю, – бросил Карбенко.

У водителя автомобиля, шедшего справа, боковое стекло было опущено.

Римо опустил окно со своей стороны.

– Василий, – сказал он, – жми-ка на газ и притирайся к этой машине.

– Зачем?

– Не спрашивай, – сказал Римо. – Сделай так, когда я скажу. – Он выпрямился и положил левую руку на дверцу. До машины впереди было не более двух футов. – Давай! – крикнул Римо.

Карбенко резко нажал на акселератор. Мощный автомобиль рванулся вперед и нагнал машину справа. Карбенко повернул руль и сократил расстояние между машинами до нескольких дюймов. В то же мгновение Римо высунулся в открытое окно, и его руки нырнули в мчащийся рядом автомобиль. Карбенко услышал треск, посмотрел направо и увидел, как Римо опускается назад на сиденье, сжимая в руках руль. Водитель соседней машины был в состоянии шока. Лицо его было искажено, руки бесцельно дергались: он не мог сообразить, как теперь управлять машиной, движущейся со скоростью около восьмидесяти миль в час.

– Поехали отсюда, – сказал Римо.

«Шевроле» рванулся вперед, и в тот же миг водитель машины справа ударил по тормозам. Передние колеса вывернулись, резкое торможение развернуло машину, автомобиль опрокинулся. Карбенко увидел в зеркало заднего вида, как он три раза перевернулся и затем вверх колесами отлетел в сторону, ударив вторую преследующую машину. Та потеряла управление и выскочила на газон рядом со стартовой полосой, где водитель наконец сумел остановить ее.

Четыре человека выскочили из машины и побежали к, перевернутому автомобилю. Карбенко свернул на узкую дорогу, покрытую гравием, снизил скорость и выехал на шоссе, присоединившись к автомобильному потоку.

– Василий, – сказал премьер, – не надо ехать так быстро. Это действует мне на нервы.

– Ладно, не буду, – сказал Карбенко и широко улыбнулся Римо. Римо пожал плечами.

– Не знаешь, кто это был? – спросил Римо.

– Знаю, – ответил Карбенко.

Они подъехали к дешевому мотелю, расположенному неподалеку от Вашингтона. Карбенко снял за восемь долларов номер из трех комнат на имя супругов Ирп. Оставив премьера с женой сидеть в машине, он пошел проверять комнаты.

– У вас здесь останавливаются иностранные делегации? – спросил премьер.

– Только главы государств, – объяснил Римо. – Для прочих мы ставим палатки в городском парке.

– О! – сказал премьер. – Не думаю, что мне бы доставило удовольствие спать в палатке.

Нина спросила у Римо:

– Вы давно дружите с Василием?

– Недавно, но зато крепко.

– Почему все говорят с ним? – спросил Чиун с заднего сиденья, где он сидел рядом с Ниной. – Я гораздо интереснее. Если хотите, я расскажу вам замечательную историю.

– Какую историю?

– Сценарий моего фильма. В вашей стране в них обычно действуют тракторы и крестьяне.

– Расскажите нам вашу историю, – согласилась Нина.

– Вы пожалеете об этом, – сказал Римо.

– Сиди тихо, – сказал Чиун, – а не то я вычеркну тебя из фильма.

– Да, – сказал премьер, – расскажите нам эту удивительную историю.

Когда Карбенко вернулся, Чиун описывал героев фильма, спокойных, мягких, миролюбивых, красивых, благородных, добродетельных и могучих. Карбенко прервал его и отвел премьера с женой в мотель, в среднюю из трех комнат.

Пока они распаковывали вещи, Чиун в очередной раз пришел к мысли, что его чистую душу не понимает никто, и в особенности те, перед кем он только что расточал свое интеллектуальное богатство. Его идеи оказались недоступны для их понимания.