Уоррен Мерфи - Укол мафии

Голос с акцентом в самом деле принадлежал Чиуну.

Глядя на все еще горевшую желанием Синтию, Римо оказался перед нелегким выбором.

– Слушай, Чиун. Они в морозильник поместятся? Черт! О'кей, положи их в ванную. Обложи льдом или еще чем-нибудь.

Джонни Утенок взял трубку:

– Хватит. Слушай, умник, он у нас в руках. От тебя зависит, останется он в живых или нет. Запомни. Человек, который скажет «Бабочки».

– Конечно, парень. Как прикажешь. Только сделай одолжение, хорошо? Скажи старику, чтобы он не жалел льда и включил кондиционер.

– Чего? – переспросил Джонни Утенок.

– Слушай, – сказал Римо. – Я сделаю все, что ты захочешь. Но и ты сделай мне одолжение. Скажи, что я велел не жалеть льда и включить кондиционер. Идет? О'кей. Ты об этом не пожалеешь.

Он повесил трубку. Синтия Хансен лежала с закрытыми глазами, соски напряжены, ноги, обхватившие Римо, все еще прижимают его к столу.

– Итак, на чем мы остановились? – спросил он.

– Можешь начать откуда хочешь!

Джонни Утенок повесил трубку, на лице его застыло недоумение. Реклама кончилась, новости и музыкальная заставка тоже, и на экране появился психиатр Лоуренс Уолтерс, который должен был излечить измученный разум Беверли Рэнсон, которую преследовало чувство вины за гибель дочери во время железнодорожной катастрофы – это она настояла на том, чтобы девушку послали в летний лагерь, а если Беверли не вылечить, она не сможет быть хорошей женой Ройалу Рэнсону, банкиру-миллионеру и спонсору доктора Лоуренса Уолтерса, организовавшего городскую психиатрическую лечебницу для бедных. Чиун снова сидел перед экраном, не отрывая взгляда от серого блеклого изображения, скорее догадываясь о том, что изображено на экране, на запылившуюся поверхность которого падали лучи солнца.

Утенок уставился на Чиуна:

– Слушай, старикан!

Чиун поднял руку, чтоб прекратить все разговоры.

– Я с тобой разговариваю! – продолжал Джонни Утенок.

Но Чиун не обращал на него внимания. Попсу Смиту это не понравилось. Ну, ладно, человек с Востока, старик, но и они ведь сюда пришли не дурака валять и заслуживают уважения.

Джонни Утенок кивнул Попсу Смиту, тот встал с кресла и подошел к телевизору.

– Прости, старина, но мы не собираемся тут шутки шутить, – сказал он и, нажав на кнопку, выключил телевизор. Так он лишился милости, заслуженной им чуть пораньше.

Покой Чиуна был нарушен. Он медленно поднялся, душераздирающе маленький и хрупкий, и оглянулся по сторонам скорее печально, чем гневно.

Утенок сказал:

– Я не понял, что там наговорил твой босс, но он велел положить побольше льда и не забыть о кондиционере.

– Почему вы выключили телевизор? – спросил Чиун.

– Потому что мы должны подождать, пока нам сюда позвонят, а слушать эту бодягу нам неохота, – пояснил Джонни Утенок.

Если бы Попс не выключил телевизор, ему было бы над чем поразмыслить, например не стоило ли ему остаться простым негром – хозяином подпольного тотализатора, вместо того чтобы склониться перед силой и могуществом мафиози? Попс Смит, возможно, дошел бы до мысли, что один человек, незаметный и небогатый, может оказаться могущественным и, не имея, на первый взгляд, никаких шансов, в конце концов, победит?

Но Попс Смит был орудием, прервавшим сагу о докторе Лоуренсе Уолтерсе и его нескончаемой борьбе против извечных предрассудков, невежества и психических заболеваний.

А потому первым был размозжен череп Попса, и он так и не увидел, как Джонни Утенок загадочным образом поднялся в воздух и пролетел через всю комнату прямо в изумленную физиономию Винни О'Бойла, и не услышал, как хрустнули под указательными пальцами Чиуна височные кости его приятелей. Попс так и не успел понять, что не стоило бросать свой бизнес из-за угроз мафии, потому что не такая она, оказывается, всемогущая.

Попс умер, а, потому ни о чем об этом не думал, ничего не видел, не слышал, не понимал. Престо лежал на полу с открытыми невидящими глазами, а телеэкран снова медленно посветлел: доктор Лоуренс Уолтерс сообщал, что чувство вины и подавляемая враждебность – самые разрушительные для человеческой психики силы.

Спустя сорок минут человек по имени Римо Барри и Синтия Хансен решили, что на сегодня с них хватит.

– О чем ты говорил по телефону? – спросила она, надевая прозрачную блузку.

– Надень сначала юбку, – сказал Римо, все еще сидя голышом в бежевом кожаном кресле мэра и глядя на улицу, переполненную счастливыми пуэрториканцами, счастливыми закусочными и счастливыми магазинами грампластинок. – Я неисправимый бабник.