Станислав Гагарин - Альфа Кассиопеи

— Куда пойдем?

Все равно. Пойдем…

…Он смотрел вниз, на Манежную площадь, и думал о том, что два года прошло, а кажется — было это вчера. И гибель Маркова, и ее бегство…

— Зачем ты уехала? — спросил он.

Он улетел на родину командира и увез туда его тело, запечатанное в цинк. Командира сопровождал лишь он да окаменевшая Марья Порфирьевна. Вернулся и узнал — Нины нет в Анадыре.

— Так надо было, — просто сказала Нина, — проститься с тобой не смогла б. Но уйти должна была я…

Юрий молчал. Сейчас он лучше понимал ее, он стал взрослее на двадцать четыре месяца, и теперь понимал ее…

— Ты думаешь о нем, да? — сказала Нина.

— До сих пор казню себя за его смерть. Если б не я…

— Это ты зря, ведь знаешь, почему он погиб. И тебя, и меня на его месте ждала бы смерть.

— Все это так, но я не могу отделаться от чувства вины перед ним. Ты была права, надо быть человечнее.

Он закурил и жадно затянулся дымом.

— Ты… одна? Прости, может быть…

— Нет, отчего же, ты имеешь право на этот вопрос. Одна, Юра, одна…

— И я тоже, — сказал он. — Давай выпьем, Нина! За одиноких.

Она подняла рюмку и поняла, что сейчас разревется. Нина больно прикусила губу и подумала, почему б им не быть вместе, ведь она до сих пор любит, и вот два года, и они по-прежнему одиноки, а восемь лет разницы в возрасте — ерунда, совсем не в этом дело, просто есть еще такое, что не дает им соединиться, даже если они любят друг друга.

Он видел, как дрожит ее рука, державшая рюмку, хотел повторить предложение выпить, но понял, скажи он хоть слово в эту минуту — произойдет то, чего они оба совсем не хотят.

Он залпом выпил коньяк, потянулся к лимону, отдернул руку и взял из пачки сигарету.

Нина поставила рюмку и взяла сигарету тоже.

Ударил оркестр. Все встало на место, они почувствовали, как тьма, упавшая на их души, поредела, и последние клочья уплыли прочь под синкопы джаза.

— Как Марья Порфирьевна? — спросила Нина.

— На родине Андрея Михайловича жить не захотела. Я купил ей домик в Подмосковье.

— Налей себе. Я хочу с тобой выпить, Юра.

— Послушай, ведь это идея, — сказал он наполняя рюмки. — Махнем к Марье Порфирьевне? Прямо сейчас. Ты представляешь, как она будет рада!

— Постой, Юра, ведь поздно, — сказала она.

— Половина восьмого. Возьмем такси и через сорок минут будем на месте. Не возражай, решено, едем.

Соловей неожиданно смолк, и Юрию показалось, будто щуплую грудь певца прошили автоматной очередью.

«Странная ассоциация», — подумал он и шагнул вперед.

Теперь они стояли рядом. У ног застыла ртутная поверхность озера. Нина сложила руки на груди и пристально смотрела в молчаливое небо. Юрий тронул ее за плечо.

— Вернемся на террасу?

Высоко уходили к горизонту цветные огни. Красный и зеленый. Потом машина скрылась за лесом, а Нина по-прежнему, не отрываясь, смотрела им вслед, этим огням.

«А ведь ее нет сейчас со мной! — пронеслась мысль. — Она вся сейчас там, в кабине неведомого корабля, который плывет среди звезд».

Звезды были везде. И даже вот здесь, под ногами, в озере.

Нина вздохнула, сняла руки с несуществующего штурвала и протянула к озеру.

— Ишь ты, как вызвездило! Ты знаешь, отраженные звезды даже естественнее выглядят. Такое и в жизни бывает. Чужой свет, а для многих ярче настоящего… Не успел загадать?

Одна из звезд сорвалась с небосклона и рассыпалась у горизонта цветными искрами.

— Успел. Хочешь сигарету?

Спичку Виноградов положил назад в коробок.

И еще одна звездочка загорелась над озером.

— Туда хочешь? — спросила она.

— Туда тоже. Но знаешь, путь туда начинается на земле, и мы ближе к ней, нашей планете, на которой живем, ближе других, из летучей братии.

— Звезды теперь близкими стали, — сказала Нина. — Скоро люди руками достанут их с неба. А хочешь я сейчас достану?

Она присела у самой воды.

— Смотри!

У ног ее были звезды. Нина склонилась над озером и осторожно, словно боясь обжечься, зачерпнула ладонью Альфу Кассиопеи.

По броскому названию повести Станислава Гагарина я предположил, еще не прочитав рукописи, что это очередная, поверхностного, приключенческого стандарта «писанина», заполонившая в последнее время страницы наших книг и журналов бездумным, бутафорско-опереточным героизмом, в котором теряется облик настоящего человека с его ясными мыслями и глубокими чувствами. Особенно это относится к произведениям о летчиках, претендующим на полное знание их жизни.