Уоррен Мерфи - Заговор на Нуич-стрит

К сожалению, он оказался в здравом уме. На мерцающем экране перед микрофоном в зале съезда профсоюза водителей стоял человек, которого, дабы он перестал официально существовать, казнили когда-то на электрическом стуле. Человек, имеющий приказ ликвидировать на месте всякого, кто узнает его, несмотря на неоднократные пластические операции. Человек, являющийся единственным исполнителем-убийцей организации, для которой, как и для правительства США, обнародование факта о ее существования означало бы конец. У микрофона стоял, как сказал комментатор, ближайший соратник нового президента профсоюза. Новый тип профсоюзного функционера. Римо Джоунс. И не просто стоял, а выступал с прочувственной речью.

Римо Джоунс считал, что старому профсоюзному движению пришел конец.

– Кончилось время наемных бандитов и шантажа. Отошли в прошлое дни, когда водителя считали тупым здоровяком, слугой индустрии. Кончилось время, когда нация воспринимала верных ей работяг как нечто само собой разумеющееся. Теперешний водитель – это профессионал. Члены профсоюза уже не те, что были раньше, и не желают больше довольствоваться объедками со стола экономики. А ведь еще их отцы были полностью под пятой нанимаемых корпорациями громил!

И я говорю вам, коллеги-водители, коллеги-функционеры, братья американцы, что к нам пришло новое мышление. Мы обрели его вместе с Джином Джетро, рожденным для борьбы, вскормленным истиной, выращенным на вере в то, что мы, водители, – всего лишь часто гигантского транспортного комплекса всей страны, который должен быть единым, или его составляющие сгинут поодиночке. Не спрашивайте, что ваш профсоюз может сделать для вас, задайтесь лучше вопросом, что вы можете сделать на благо профсоюза.

Все присутствующие, как один, встали и устроили овацию. Джин Джетро обнял Римо. Римо обнял Джина Джетро. Они позировали перед камерами слева. Они повернулись к камерам справа. Они подняли над головой сомкнутые руки, обратившись к телекамерам в центре.

В зале мигали огоньки фотовспышек. Вспышки сопровождались щелканьем бесчисленных фотоаппаратов, готовых разнести изображение Римо по всему свету.

Смит застонал. А ведь можно было обойтись без крайних мер. Римо должен был внедриться в руководство и саботировать создание нового суперпрофсоюза. Он должен был взорвать его изнутри, а не заниматься гибельной саморекламой.

Такой вариант был более предпочтительным, нежели физическое устранение четырех лидеров ведущих профсоюзов транспортников. Смит пошел на это, Смит поддержал Римо. Но он никогда не санкционировал бы такой приступ эксгибиционизма. Смит остановил на экране один из кадров. Перед ним была физиономия секретного человека-супероружия. Таким счастливым Смит его никогда не видел. Он опьянен общением с публикой. И это человек, которого не существует!

Смит обязан был предусмотреть нечто подобное. Человека не существует, он ежегодно меняет даже лицо. И вполне естественно, что контакт с публикой сделал его счастливым. Он ведь и раньше жаловался на бесконечные изменения лица, требовал, чтобы ему вернули первоначальное обличье. Это был сигнал. Это было самовыражение враждебного подсознания. Да, сигнал. А теперь…

Доктор Смит снова посмотрел на сияющее на экране лицо, и на мгновение в нем шевельнулось сочувствие к Римо, желание, чтобы этот человек, славно послуживший организации КЮРЕ, смог когда-нибудь осуществить свои простые человеческие мечты.

Чувство было мимолетным. Римо всех их погубит. Гласность для них означает только смерть, на этом основывался сам принцип существования КЮРЕ. Не должно остаться живых свидетелей. Кроме президента США.

Еще раз взглянув на улыбающееся лицо Римо, доктор Смит вместе с креслом отвернулся от телевизора.

Потом вспомнил, что его надо бы выключить, и тут же сделал в блокноте пометку на память: не забыть заказать устройство для автоматического отключения телевизора. В кабинет может кто-то войти, а на экране – лицо Римо, которому, чтобы не засветиться, не разрешали и близко подходить к Фолкрофту. Воспоминание об этих, как теперь выяснялось, напрасных предосторожностях еще больше испортило настроение Смиту.

Зазвонил телефон повышенной секретности.

– Да, сэр, – сказал Смит.

– То, чего мы опасаемся, может все же произойти? – послышался в трубке голос, знакомый миллионам американцев, голос, часто обращающийся к ним, голос, говорящий о том, что у нации есть лидер.