Дин Кунц: Голос ночи

— Нет. Ножницы только разозлили ее.

— Странно, почему.

— Затем я взял длинную двузубую вилку с кухни и убил ее этой вилкой.

— А где были твои предки?

— На работе. Я похоронил кошку и смыл всю кровь до того, как они вернулись домой.

Колин покачал головой и вздохнул:

— Все это враки!

— Ты мне не веришь?

— Ты никогда не убивал никакой кошки.

— Зачем же мне выдумывать эту историю?

— Ты хочешь, чтобы мне стало противно, чтобы меня вырвало.

Рой ухмыльнулся:

— А тебе хочется блевать?

— Конечно, нет.

— Но вид у тебя бледненький.

— Ты не можешь заставить меня блевать, потому что я знаю: этого ничего не было. Не было никакой кошки.

Взгляд Роя стал требовательным и острым. Колину показалось, что его глаза протыкают его насквозь, как кончики вилки.

— Как давно ты меня знаешь? — спросил Рой.

— С того дня, как мы с мамой переехали сюда.

— Итак, сколько?

— Ты сам знаешь. С первого июня. Месяц.

— За это время я хоть раз тебе соврал? Нет. Потому что ты мой друг. Я никогда не вру своему другу.

— Ты не врешь. Ты как бы играешь в игру.

— Я не люблю игры.

— Но ты любишь разные розыгрыши.

— Это не розыгрыш.

— Конечно. Ты просто накалываешь меня. Как только я скажу, что поверил в историю с кошкой, ты первый начнешь надо мной смеяться. Я не хочу попасться на это.

— Ну ладно, — сказал Рой, — я пытался.

— Вот. Ты действительно меня накалывал.

Рой встал и пошел. В двадцати футах от Колина он остановился и вновь посмотрел на океан. Он уставился на горизонт, как будто был в трансе. Колину, любителю научной фантастики, казалось, что Рой проводит телепатический сеанс с кем-то, спрятанным глубоко в темной бурлящей воде.

— Рой, ты разыграл меня насчет кошки, правда?

Рой повернулся, бросил на него холодный взгляд, а затем широко ухмыльнулся.

Колин ухмыльнулся тоже:

— Я знал это. Ты хотел одурачить меня.

Колин растянулся на спине, закрыл глаза и разомлел на солнце.

Он продолжал думать о кошке. Он пытался сосредоточиться на приятных мыслях, но каждый раз видел перед собой истекавшую кровью кошку в птичьей клетке. Ее глаза были открыты — мертвые, но зрячие глаза. Он был уверен, что кошка ждет, когда он отвлечется, чтобы приблизиться к нему и запустить в него свои острые, как бритва, когти.

Что-то ударилось о его ногу.

Он испуганно вскочил.

Рой уставился на него:

— Который час?

Колин сощурился и посмотрел на часы:

— Почти час.

— Вставай. Пошли.

— Куда?

— Моя старушка после обеда работает в магазине подарков. Дом полностью в нашем распоряжении.

— А что мы там будем делать?

— Там есть кое-что, что я хочу тебе показать.

Колин встал и стряхнул с джинсов налипший песок.

— Ты хочешь показать мне место, где похоронил кошку?

— А я решил, что ты не поверил в кошку.

— Конечно, нет.

— Тогда забудь про кошку. Я хочу показать тебе поезда.

— Поезда?

— Увидишь, это пшик.

— Итак, едем в город? — спросил Колин.

— Давай.

— Поехали! — закричал Колин.

Как всегда, Рой первым вскочил на велосипед и был уже на пятьдесят ярдов впереди, когда Колин только поставил ногу на педаль.

Машины, фургоны, трейлеры теснили друг : друга на двухполосном шоссе. Большую часть года Сивью-роуд была совершенно пустынна. Все, за исключением местных жителей, предпочитали автостраду, которая вела прямо в Санта-Леону. Во время же туристического сезона город был переполнен. Отдыхающие вели свои машины слишком быстро и беззаботно. Казалось, их преследуют демоны. И они торопились, торопились расслабиться, расслабиться и расслабиться.

Колин начал спускаться свободным колесом с последней горы прямо в направлении предместий Санта-Леоны. Ветер обдувал его лицо, трепал волосы и отгонял от него выхлопные газы автомобилей.

Он не мог подавить улыбку. Его настроение было превосходным. Он был счастлив. У него впереди было два жарких месяца калифорнийского лета, два месяца свободы до начала школьных занятий. С уходом отца он больше не боялся возвращаться каждый день домой.

Развод родителей все еще огорчал его. Однако это все же было лучше, чем громкие и ожесточенные ссоры, превратившиеся в ночной ритуал.

Иногда, во сне, Колин вновь и вновь слышал громкие обвинения, непристойные выражения, которые его мать употребляла в пылу ссоры, глухие звуки ударов, когда отец начинал бить ее, и ее плач. И какое бы ни было хорошее отопление в его комнате, он всегда дрожал, когда просыпался от этих ночных кошмаров, — холодный, трясущийся, весь мокрый от пота.