Джим Томпсон - Убийца внутри меня

Когда сделаешь что-нибудь скверное или чего-нибудь очень хочется, но нельзя — думаешь: ладно, если я сделаю то-то и то-то, все исправится. Если, к примеру, сосчитаю от тысячи назад по три с третью или прочту наизусть Геттисбёргское послание [15] Геттисбёргское послание — самая знаменитая речь президента Авраама Линкольна (268 слов в десяти предложениях), которую он произнес 19 ноября 1863 г. на открытии национального кладбища в Геттисбёрге, штат Пенсильвания. на «поросячьей латыни», [16] «Поросячья латынь» — «секретный язык» англоязычных детей: первые согласные каждого слова переносятся в его конец, а после них еще добавляется «эй». касаясь мизинцев на ногах большими пальцами рук, — все станет хорошо.

Я играл в такие вот и похожие игры и в воображении совершал невозможное. Добегал без остановки от Сентрал-Сити до Сан-Анджело. Или трубопровод через реку Пекос весь жиром намазали, а я скачу по нему на одной ноге, с завязанными глазами, и на шее у меня наковальня привязана. Иногда я даже взаправду потел и задыхался. Ноги болели, и на них мозоли лопались оттого, что я бегал по шоссе в Сан-Анджело, а наковальня болталась на шее и грозила утянуть меня в реку; наконец я побеждал, весь вымотанный. И — и приходилось совершать что-нибудь потруднее.

В общем, потом меня перевели в карцер, где умер Джонни Паппас, и я вскоре сообразил, почему они с самого начала меня туда не упрятали. Надо было подготовиться. Не знаю, как они это спроворили, только неработающая лампочка на потолке им пригодилась. И вот я растянулся на шконке, стараюсь на водонапорную башню без рук забраться, как вдруг слышу голос Джонни:

— Здрасьте, милые. Мне тут просто здорово, жалко, что вас нет. Скоро увидимся.

Да, это Джонни — и говорит резко, эдакий умник выискался, как он частенько разговаривал. Я подскочил со шконки, туда-сюда верчусь, влево-вправо, вверх-вниз гляжу. А он опять:

— Здрасьте, милые. Мне тут просто здорово, жалко, что вас нет. Скоро увидимся.

Одно и то же он повторял снова и снова, каждые секунд пятнадцать, и черт бы их драл — как только мне выпала пара минут подумать, я сразу понял, в чем тут дело. Это такие звуковые открытки за полтинник делают — едва успеваешь рот раскрыть, чтоб чихнуть, а твое время вышло. Джонни такую своим предкам отправил, когда ездил в Даллас на ярмарку. Он мне рассказывал о поездке и про пластиночку эту упоминал, а я запомнил, потому что мне Джонни нравился, я про него все запоминал. Он рассказал и извинился, что не прислал мне свой голос. Он все деньги спустил на какой-то рулетке, и домой в Сентрал-Сити пришлось ехать на попутках.

— Здрасьте, милые…

Интересно, подумал я, что́ они Греку понарассказывали, потому что он вряд ли эту пластинку им бы отдал, если б знал, на что они ее пустят. Ему-то известно, как я к Джонни относился, а Джонни — ко мне.

Запись крутили снова и снова, часов с пяти утра и до полуночи; сколько времени точно было, я не знал — часы у меня отобрали. Голос не смолкал, даже когда мне дважды в день приносили еду и воду.

Я лежал и слушал пластинку — или сидел и слушал. А время от времени — когда умудрялся-таки вспомнить — подскакивал и ходил взад-вперед по карцеру. Делал вид, что меня это просто дьявольски выводит из себя, хотя на самом деле куда там. С чего мне беситься? Но мне хотелось, чтоб они так думали и запись не выключали. И я, наверно, изображал очень хорошо, потому что пластинка крутилась три дня и еще часть четвертого. Пока не стерлась, я думаю.

После этого, считайте, наступила тишина — ничего, только далекие звуки какие-то вроде заводских гудков; человеку с ними так же одиноко.

Сигары и спички у меня, конечно, тоже забрали, и в первый день меня чуть-чуть поколачивало — мне казалось, я хочу курить. Ага, казалось, потому что на самом деле курить не хотелось. Сигары я курил… ну, лет одиннадцать; с восемнадцатилетия, когда папа сказал, что я стал мужчиной, поэтому он надеется, что и вести себя я буду соответственно и курить сигары, а не ходить с гвоздем от гроба во рту. Вот с тех пор я и курил сигары — и ни разу себе не признавался, что сигары мне не нравятся. А теперь можно и признаться. Пришлось — и признал.

Когда жизнь вступает в стадию кризиса, человеческое внимание сужается. Отличные фразочки, а? Я б мог так разговаривать все время, если бы хотел. Весь мир обретает свойства насущной проблемы, иллюзиям в нем уже не место. Я, бывало, мог так разговаривать все время.