Джим Томпсон - Убийца внутри меня

Вот в этом и было дело — почти все дело. Но все же не все. Я знал, что от нее мне становится хуже; знал, что если скоро не остановлюсь, то не остановлюсь вообще никогда. Окажусь в клетке или на электрическом стуле.

— Валяй, Лу. Говори — а потом и я что-нибудь скажу.

— Ты мне, детка, не грози, — сказал я. — Я не люблю угрозы.

— А я тебе и не грожу. Я тебе говорю. Ты считаешь, будто слишком хорош для меня… А я… я…

— Давай. Твоя очередь.

— Мне это не нравится, Лу, но я, дорогуша, отказываться от тебя не собираюсь. Никогда, никогда, никогда. Если ты сейчас для меня слишком хорош, я сделаю так, что станешь хуже.

Я ее поцеловал — крепко и жестко. Потому что детка этого не знала, но уже была мертва, и я бы никак не мог любить ее сильнее.

— Так вот, детка, — сказал я, — у тебя все кишки на уши встали, а дело-то — пшик. Я думал только про деньги.

— У меня есть. И еще могу достать. Много.

— Да ну?

— Могу, Лу. Точно тебе говорю. Он по мне с ума сходит, а сам тупой как я не знаю что. Спорим, если б его старик решил, что я за него выйду, он…

— Кто? — спросил я. — О ком ты, Джойс?

— Элмер Конуэй. Ты же с ним знаком, правда? Старый Честер…

— Ага, — сказал я. — Да, я ничего так себе Конуэев знаю. И как ты собираешься их подцепить?

Мы всё тогда и обговорили, лежа вместе на кровати, а где-то посреди ночи какой-то голос мне вроде как зашептал: «Брось, Лу, забудь, еще не поздно остановиться». И я пробовал — бог свидетель, я пытался. Но сразу же после — сразу после голоса — ее рука вцепилась в мою и потащила мять ей грудь; Джойс стонала и вздрагивала… и я ничего не забыл.

— Ну что, — сказал я через некоторое время, — похоже, у нас все сложится. Я на это так смотрю: терпенье и труд все перетрут.

— Чего, дорогой?

— Иными словами, — сказал я, — где хотение, там и умение.

Она чуть поежилась, а потом фыркнула:

— Ох, Лу, ты такой банальный! Ты меня прям убиваешь!

…На улице было темно. Я уже отошел от заведения на пару-тройку домов, а бродяга стоял напротив и смотрел на меня. Не старый, моих где-то лет, а костюм явно видал лучшие дни.

— Ну так как, кореш? — говорил он. — Давай, а? Запой у меня был такой, что не дай бог, и если я себе еды скоро не раздобуду, ей-богу…

— Тебе чем-нибудь согреться? — уточнил я.

— Ну да, если хоть чем поможешь, я…

Одной рукой я вынул изо рта сигару и сделал вид, что другой лезу в карман. Но вместо этого схватил его запястье и вмял сигарный окурок ему в ладонь.

— Йисус, кореш! — Бродяга отдернул руку и выругался. — Ты чего это, а?

Я рассмеялся и засветил ему бляху.

— Вали, — сказал я.

— Уже, друг, уже валю, — забормотал он, пятясь от меня. Судя по голосу, он не очень испугался или разозлился; скорее всего, ему было просто интересно. — Но ты б лучше за собой следил, кореш. Следить — оно будет совсем не вредно.

Он повернулся и двинул к железнодорожным путям.

Я смотрел ему вслед — и мне было как-то нервно и тошно; потом сел в машину и поехал в «Храм труда». [1] «Храмами труда» в США назывались общественные центры, где проводились занятия и собрания. «Храмы» обычно устраивались в церквах, но по характеру своему были светскими и, как правило, служили средоточием городской профсоюзной жизни. Первый «Храм труда» был основан в 1910 г. в Нью-Йорке пресвитерианским священником Чарлзом Стелцли в рамках движения «Социальное Евангелие»; в 1930-х гг. большинство «Храмов труда» в стране закрылись. — Здесь и далее примеч. переводчика.

«Храм труда Сентрал-Сити» располагался на боковой улочке в паре кварталов от площади, где стояло здание суда. Дом был не то чтобы очень — старый кирпичный, два этажа: первый сдавали под бильярдную, а на втором были профсоюзные конторы и зал собраний. Я поднялся и прошел по темному коридору до конца: дверь там вела в кабинеты получше и покрупнее. Табличка на стекле гласила:

СЕНТРАЛ-СИТИ, ТЕХАС

Совет по строительной промышленности

Джозеф Ротман, през.

Сам Ротман открыл дверь, не успел я постучать.

— Давай-ка зайдем внутрь, — сказал он, когда мы пожали друг другу руки. — Прости, что пригласил тебя так поздно, но ты должностное лицо, и я подумал, что так будет лучше.

— Ну да, — кивнул я, жалея, что не уклонился от этой встречи. Тут закон вообще по ту сторону ограды, а я и так знал, о чем он хочет поговорить.

Ротману было около сорока, приземистый и плотный, смышленые черные глаза, а голова такая большая, что казалась лишней на туловище. Изо рта у него торчала сигара, но, сев за стол, он ее отложил и стал скручивать сигаретку. Закурил, дунул дымом на спичку; в глаза не смотрел.