Айра Левин: Поцелуй перед смертью

Когда Лео Кингшип развелся с женой, Дороти было пять лет, а Эллен — шесть. Третьей сестре — Марион — было уже десять. Когда девочки лишились матери — сначала в результате развода, а потом последовавшей через год ее смерти, — Марион переживала эту потерю глубже младших сестер. Она отчетливо помнила обвинения и разоблачения, предшествовавшие разводу, и с горечью пересказывала их подраставшим сестрам, несколько преувеличивая жестокость отца. С течением времени она отдалилась и от сестер, и от отца, замкнулась в себе и стала жить собственной жизнью.

А Дороти и Эллен искали любви, которой не находили ни у отца, отвечавшего холодностью на холодность, ни у череды бесцветных и требовательных гувернанток, которых к ним приставил отец, на попечении которого, по решению суда, остались дети. Две младших сестры ходили в одну школу, ездили в те же самые летние лагеря, были членами тех же клубов и ходили на те же танцы (соблюдая требования отца о раннем возвращении домой). Эллен была ведущей, а Дороти — ведомой.

Когда Эллен поступила в университет Колдвелл в штате Висконсин, Дороти решила на следующий год поступать туда же. «Нет! — сказала Эллен. — Дороти должна научиться принимать решения самостоятельно». С ней согласился отец, который больше всего ценил самостоятельность и в себе, и в других. В конце концов отец в какой-то степени пошел навстречу Дороти, и ее отправили учиться в Стоддард, который находился на расстоянии всего лишь ста миль от Колдвелла. Предполагалось, что сестры будут навещать друг друга по субботам и воскресеньям. Они действительно обменялись несколькими визитами, постепенно встречи становились все реже, пока Дороти не заявила, что первый год в университете полностью научил ее самостоятельности. И свидания сестер прекратились. В прошлое Рождество сестры поссорились. Размолвка началась из-за пустяка («Если тебе захотелось надеть мою блузку, надо было, по крайней мере, спросить моего разрешения!») и разрослась до ссоры, потому что Дороти все каникулы находилась в подавленном настроении. И когда сестры вернулись к учебе, переписка между ними свелась к редкому обмену холодными записками…

Правда, можно ей позвонить. Дороти посмотрела на телефон. Через минуту она услышит голос Эллен… Но с какой стати она будет делать первый шаг, да еще нарываться на отповедь? Она затушила сигарету в пепельнице. «И вообще, — подумала она, — о чем мне беспокоиться? Ладно, приму пилюли. Помогут — прекрасно, а если нет, тем лучше — мы поженимся. Как это будет замечательно, даже если отец полезет на стену. Мне не нужны его деньги».

Дороти пошла в прихожую и заперла входную дверь. Ей было и жутко и весело при мысли, что она собирается совершить такой непривычный и несколько мелодраматичный поступок.

В ванной она взяла конверт и высыпала капсулы в ладонь. Они были серовато-белого цвета и поблескивали, как удлиненные жемчужины. Бросив конверт в корзину, она вдруг подумала: «А может, не принимать?»

Тогда они завтра поженятся! И не надо будет ждать до лета или даже до окончания университета — еще больше двух лет!

Нет, так поступать нехорошо. Она обещала попробовать. Однако завтра…

Дороти положила в рот капсулы, взяла стакан с водой и одним глотком его осушила.

Аудитория находилась в одном из новых зданий Стоддарда и имела форму прямоугольника, одна стена которого была сплошь стеклянной с алюминиевыми рамами. Перед кафедрой преподавателя было восемь рядов скамей. В каждом ряду было десять серых металлических сидений, правая ручка которых изгибалась вперед и налево и представляла собой нечто вроде парты.

Он сидел и последнем ряду на втором сиденье от окна. Слева было пустое место — здесь обычно сидела Дороти. Это была первая лекция в тот день — по общественным наукам, — единственный раз, когда они встречались в классе в этом семестре. Бубнящий голос лектора заполнял залитую солнцем комнату.

Хотя бы сегодня постаралась не опаздывать! Неужели она не понимает, что он изнывает от неизвестности? Что его ждет — рай или ад? Безоблачное счастье или жуткая заваруха, о которой он даже не хотел думать. Он поглядел на часы: восемь минут десятого. Черт бы ее побрал!

Он ерзал на своем стуле, нервно перебирая пальцами цепочку от ключей. Его взор был прикован к блузке сидевшей перед ним студентки, и он принялся считать на ней белые горошины.

Боковая дверь аудитории открылась. Его голова невольно дернулась.