Эрик ван Ластбадер - Завет

— Позвольте мне взглянуть самому, — нетерпеливо попросил Браво.

Калиф уступил ему место. Браво сел в кресло, пальцы заплясали по клавиатуре. Он снова открыл файл с оригинальными последовательностями, в том виде, в котором Энтони отправлял их из Лондона. Сначала — частотный анализ, чтобы определить, в какой момент вложенный шифр отделяли от закодированного сообщения… Ничего не вышло. Браво задумался.

На его месте отец действовал бы так же. Он попытался бы проанализировать последовательности, использовал бы весь арсенал имеющихся приборов, чтобы понять, кому предназначались вложенные сообщения. И у него тоже ничего не получилось… Браво откинулся на спинку кресла, рассеянно уставившись на стеллажи со сложным оборудованием, — точь-в-точь содержимое рубки космического корабля. Поблескивали панели, мерцали лампочки, как будто на него таращился, подмигивая, бессловесный механический зверь. Нужно вернуться к самому началу… найти неочевидный способ. Способ, который так и не нашел его отец. Заставить механического зверя подать голос…

Есть другой путь, всегда есть другой путь. Застыв, словно изваяние, Браво лихорадочно раздумывал над проблемой. Придется забыть о попытках определить точный момент перехвата сигнала. Это явный тупик. Ему пришло в голову, что, возможно, стоит поискать на других частотах, не используемых орденом. Если уж начинать сначала…

Он попросил Калифа проанализировать сигналы на близких частотах. Калиф выполнил просьбу. Но это ничего не дало. Проклятая механическая зверюга по-прежнему молчала…

Дьюра крадучись двигался к намеченной цели по бетонному нутру «А-Блока». Заряженная винтовка приятно оттягивала руку. Он чувствовал себя прекрасно. Он больше не был прикован к этому американцу. Гора с плеч. Рядом с ним Дьюра чувствовал себя так, словно где-то под кожей у него засела заноза, которую никак не достать. Американец был бойцом; но он не принадлежал их роду, в его жилах текла чужая кровь. Он мог предать их в любую секунду ради любого из многочисленных соблазнов. Ради денег, ради власти, ради господства их культуры. Эта неприкрытая, непомерная алчность в конце концов их самих же и сгубит, в этом Дьюра не сомневался. Но до того, как разразится гром их Апокалипсиса, эта неуемная, всепоглощающая жадность погубит еще многих. Прочь, любой ценой прочь от заразы, которую они распространяют по миру…

Михаил и его сыновья зарабатывали очень большие деньги, но Дьюра не видел в этом ничего плохого. У Картли была вера, была честь, и свое богатство они использовали, чтобы помочь соотечественникам. Они не перебирали одну за другой юных любовниц, не скупали бриллианты от «Тиффани» и «роллс-ройсы».

Американский образ жизни развращал людей и здесь, на Востоке. Как могло быть иначе? Кругом бурлило море яркого пластика, дисков с американскими фильмами и музыкой, кассет с американскими телешоу. Шумное, беспорядочное празднество безудержного потребления. Не то, чтобы ему не нравилось разглядывать в Интернете откровенные клипы с Памелой Андерсон или Пэрис Хилтон в самых непристойных позах… Движущиеся картинки бомбами взрывались в его голове, для этого ошеломляющего ощущения он даже слов не смог бы подобрать, не представляя себе, как это происходит. Но на этом — все. Ему было вполне достаточно крошек от подпорченного американского пирога, чтобы насытить свой аппетит. А вот его брат Гиго, похоже, попытался проглотить пирог целиком. Теперь он жил в роскошной вилле-триплексе на Майами-Бич, под вечно сияющим солнцем Флориды, торгуя наркотиками и «русскими женами».

Гиго сидел на кокаине, его привычка была неудержимой, огромной и устрашающей, как «линкольн-навигатор». Проходя мимо ряда мусорных баков у служебного входа, Дьюра передернулся от отвращения, ненавидя себя за то, что вообще знает о существовании этого «линкольна». Нежеланное, непрошеное знание исподволь засело глубоко в его мозгу. Как видно, он лишь воображает, что его жизни не коснулось разложение…

Он вернулся мыслями к Деймону Корнадоро — подлинному воплощению порока. Американец и то лучше. Впрочем, подумал Дьюра, не исключено, что правильнее было бы пристрелить их обоих. Оба безбожники. Внутри, под обманчивой наружностью, так ли уж велика разница между ними?

Сняв предохранитель, он осторожно потянул на себя металлическую дверь черного хода и вышел на улицу. Стояло жаркое, душное утро; щебетали птицы, жужжали насекомые, шум поднимающихся на холм и съезжающих вниз машин гулко отдавался в бетонных джунглях «A-Блока». К дому подъехала машина, из которой выбралась женщина с ребенком. Женщина была одета в европейскую одежду, но Дьюра все равно решил, что она мусульманка. В руках она держала пакеты с покупками. Ребенок — маленький мальчик — увлеченно облизывал тающее мороженое на палочке. Машина уехала, женщина с ребенком направились к центральном входу. Из дверей вышел мужчина, средних лет, смуглокожий. Прижимая к уху трубку мобильного телефона, он закурил сигарету и двинулся вниз по дороге, остановившись у первого поворота, в пятне солнечного света между тенями деревьев. Вскоре подъехала машина, он открыл дверь и забрался на сиденье. Взревел мотор, между домами заметалось эхо. Машина умчалась прочь.