Саймон Керник - Без пощады

Чуть в стороне, но все же на виду сидела в пустой кабинке женщина, ради которой детективы и приехали. Увидев их, она приветственно кивнула. Болт взял себе апельсиновый сок и лимонад (хотя предпочел бы что-нибудь покрепче), Мо — пива, потому что официально его рабочий день уже закончился.

Тина Бойд была привлекательной женщиной не старше тридцати, однако на ее внешность наложили отпечаток трагические события последних месяцев. Ничто уже не напоминало о короткой дерзкой стрижке девушки из «Полис ревю»: волосы безжизненно свисали, а кожа под глазами опухла и пошла морщинами. Когда Тина встала, чтобы пожать им руки, бросилась в глаза странная сутулость, словно она только что пожала плечами да так и застыла в этой позе. Все в ней говорило о недавно перенесенном ударе. Одета она была скромно: в простую белую блузку, темно-синий кардиган и джинсы; никаких украшений, никакой косметики.

Болт и Мо представились и сели рядом. Мо достал сигареты и, увидев на столе перед Тиной открытую пачку, предложил ей зажигалку.

Когда Тина прикурила, Болт подался вперед и перешел прямо к делу:

— Итак, что вы хотели нам рассказать?

Тина подняла полупустой бокал вина и сделала изрядный глоток. Болт заметил, что ее ногти обкусаны чуть ли не до мяса, и подумал об идеальном маникюре «девушки с обложки».

— Как продвигается ваше дело? — спросила она с ответной прямотой. — Версия о самоубийстве подтвердилась?

— На данный момент официальная версия именно такова, но, как я уже говорил, мы сегодня выезжали на место убийства человека, который был приближен к покойному, а это, похоже, меняет ситуацию.

— Ваши сомнения оправданны, — сказала она.

— Вы знали жертву? — вклинился в разговор Мо. — Лорда главного судью?

Тина покачала головой:

— Нет, не знала. Зато имею сведения о нем, которых ни у кого больше нет. — Она глубоко затянулась. — Давайте я начну с самого начала. Вы в курсе, что случилось с моим бывшим парнем, Джоном Гэлланом?

Они кивнули, и Мо выразил ей искренние соболезнования.

— В прошлом году, после Рождества, Джон стал вести себя странно. Что-то явно не давало ему покоя. Наши отношения к тому времени уже были довольно серьезными, и я начала его расспрашивать, но он ответил, что все в порядке. Раньше у нас не было секретов друг от друга — или по крайней мере мне так казалось. Проходила неделя за неделей, и у меня становилось все тревожней на душе. Он по-прежнему вел себя странно, а я не могла понять причины. Я дошла до того, что залезла в квартиру Джона и перерыла его вещи. — Она бросила на детективов смущенный взгляд. — Я вообще-то не параноик. Однако тогда, если честно, я подумала, что у него появилась другая.

В общем, как-то вечером, ближе к концу января, мы пошли ужинать в ресторанчик. Посреди ужина ему позвонили на мобильник. Джон извинился и вышел из-за стола, а вернулся очень взволнованным. И тут я решила, что с меня хватит. Я была уверена, что дело в другой женщине, и прямо сказала ему об этом. Его реакция меня удивила. Он очень тихо и очень серьезно объяснил мне, что несколько недель назад получил из анонимного источника секретную информацию об одном преступлении. Без разрешения сверху он даже говорить о ней не имел права; пока высшие чины Скотленд-Ярда рассматривали эти сведения, ему пришлось много с ними спорить. А в тот вечер один из старших офицеров позвонил Джону и сказал, что по итогам проведенного расследования было решено делу хода не давать. Вот почему Джон был так взволнован. Более того, ему приказали сведения не разглашать — дескать, это будет считаться нарушением Закона о неразглашении государственной тайны. Естественно, Джон расстроился. И извинился, что не рассказал мне обо всем раньше. Так похоже на него… Я несправедливо обвинила его в неверности, а извинялся в итоге он…

Она снова затянулась и выпустила дым в сторону картины на стене, на которой были изображены собаки, играющие в бильярд. Тина ворошила неостывшие еще угли своего прошлого, и в ее взгляде таилась глубокая тоска. Болт всем сердцем сочувствовал ей. На мгновение ему показалось, что она вот-вот не выдержит и расплачется.

— Он и теперь не хотел рассказывать мне, в чем дело. Не потому, что боялся наказания — такие вещи мало его тревожили, — а из-за своей проклятой честности. Раз ему велели молчать, он будет молчать. Хотя настроение у него явно испортилось, мы все равно поехали к нему и открыли бутылку вина. А когда допили ее, он уже готов был говорить.