Еремей Парнов - Секта

Колотили в монастыре охотно и часто, но без злобы, вообще без внешнего проявления чувств. Получивши однажды затрещину, Моркрофт воспринял ее, как поощрение, пережив нечто подобное мазохистскому наслаждению.

Что и говорить, Босадзу многому научил его.

Пережитое однажды ощущение освобождения оставило в душе Моркрофта неизгладимый след. Это случилось на пятый день сессинов. Вместе с другими он сидел лицом к стене на плетеной циновке — татами, шепотом считая по-японски до трех: хи-то-тзу-у, ху-то-тзу-у, ми-ит-тзу-у. Предписывалось тянуть на выдохе, вслушиваясь в звучание последней гласной: вдох, выдох, вслушивание. Так продолжалось почти весь день. Было довольно холодно, хотелось спать и еще более — есть, а сильнее всего — бросить бессмысленное занятие и покончить с мукой.

Сэму удалось пересилить себя. Следующий день ничем не отличался от предыдущего, с той лишь разницей, что вместо дурацкого «раз-два-три-и-и», пришлось, уподобясь корове, тянуть столь же дурацкое «му-у». По-японски это означало «ничто».

Понемногу дело пошло на лад: выровнялось дыхание, мычание соседей уже не достигало слуха, а возникшее ощущение легкости во всем теле, постепенно разрастаясь, заполнило мир.

Упражнение третьего дня состояло в том, что слово «ничто» нужно было произносить в полный голос. Вчерашняя легкость куда-то испарилась, уступив место тупому безразличию. Ничего не хотелось: ни жить, ни умереть. Ненавистное «му» отравляло существование и в краткие минуты сонного забытья, и по пробуждении, когда пошли новые сутки. Теперь требовалось орать во всю глотку, напрягая спину и грудь.

Сэму почудилось, что земля разжала оковы и отпускает его в свободный полет. Это дивное ощущение парения над полом явилось прелюдией грядущего освобождения.

Наконец наступил незабываемый пятый день. Выкликая «ничто», требовалось обрывать голос в зените. Все мысли напрочь выдуло из головы, словно ее прострелили навылет. Время перестало течь, пространство сузилось до точки где-то над переносицей, и все заволокло молочным туманом. Постепенно в облачной белизне, как на экране, стали высвечиваться лица людей, которых Моркрофт давно позабыл. Живые и мертвые, они возникали из ничего и уходили в ничто. Проявлялись слова, коих он вроде бы и не знал, вроде nihil [26] Ничто (лат.) . , и вещи, давным-давно потерявшие всякую цену: ножик, забытый в йеллоустонском парке лет пятнадцать назад. Внезапно туман просветлел, словно солнце растопило завесу циклона, и все потонуло в нестерпимом сиянии. Это была безумная радость, всепоглощающее счастье. Оно прорвалось безудержным потоком слез.

Озарение? Едва ли. От всепоглощающей вспышки не осталось ничего, кроме памяти о пережитом облегчении.

Прошло несколько лет и, готовя докторскую диссертацию, Моркрофт скрупулезно исследовал психофизиологический механизм достижения сатори.

Аскетический режим вызывает ломку обменных процессов и, как следствие, угнетение нервных клеток. Неподвижная поза, полузакрытые, уткнувшиеся в стену глаза, однообразие звуков и запахов — все это изолирует мозг от внешнего мира, вызывая в коре и подкорке стойкое торможение. Оно могло бы перейти в глубокий сон, если бы не навязанный ритм бесконечных повторений. Он-то и создавал стойкий очаг возбуждения, вокруг которого возникала тормозная зона, блокирующая нервную систему. Отсюда ощущение безразличия, потеря интереса ко всему окружающему, к собственному естеству. «Ничто», как штопор, вгрызается в мозг. Торможение по мере усиления звука охватывает теменные, височные и затылочные области, что вызывает утрату ориентации. Пространство и время как бы исчезают и, когда угнетение распространяется на лобные доли, разверзается Великая пустота — сумеречное сознание без проблесков мысли. Угасают эмоции, пропадают желания.

В пробуравленном жерле между тем уже клокочет расплавленная лава, которую не в силах долго удерживать защитные тормозные валы. Доминанта приводит к взрыву, сметающему преграды, и волна возбуждения охватывает весь мозг. Появляются зрительные и слуховые галлюцинации, иллюзия полета в сияющую беспредельность, освобождение духа. Эйфория сопровождается неистовым припадком, тело сотрясают судорожные конвульсии, грудь разрывается от рыданий. Со стороны это напоминает крайнюю степень страданий, отчаяния, однако внутренне переживается как необыкновенный подъем, полное обновление, даже перерождение в новую сущность.