Лоренца Гинелли - Пожиратель

Далеко-далеко — точка. Черная.

Это не точка. Оно движется. Оно черное. Но не точка.

Это вздутие. Вздутие изнутри картины. Темное пятно расширяется и лишает небо жизни. Заражает его.

Пятно сейчас в центре. У пятна кровавая улыбка.

У пятна есть руки. Когти. Пятно стало кроликом, пятно и есть кролик.

Когти кролика вцепились в тело ребенка.

У кроликов нет когтей. Алиса знает. Клыков тоже нет. Однако у этого кролика, единственного кролика, короля всех кроликов, есть и когти, и клыки, и свежее мясо, которое прилипло к его морде.

То, что осталось от ребенка, капает. То, что осталось от Марко Пулацци. Алиса знает: это Марко Пулацци. Она видела его фотографию по телевизору.

Кап-кап-кап.

С туловища капает. На письменный стол. И кролик смеется.

Кроликопятновздутие замолкает, видоизменяется. Цвета смешиваются, замешиваются, компонуются. То же происходит и с туловищем. Оно делается тонким, теряет цвет, твердеет: превосходная трость. Его трость. Архетип всех на свете тростей.

Тук. Тук. Тук.

Трость стучит по плитам тучи. От каждого касания — искры. Молнии. Льет дождь. Льет дождь в комнате. Вода не смывает кровь, она припечатывает ее к полу. Потому что вода тяжелая. Черная. Масло вместо воды. Масляная пастельная краска, которая не сходит.

Кроликопятновздутие уже не кроликопятновздутие. Это содержимое внутри формы. Форма с содержимым. Идеальное совпадение. Зло. Человек-Призрак.

Пожиратель.

Алиса не знает, что могла бы убежать. Поэтому Алиса не может убежать. Алиса остается, уставившись в глаза абсурду.

Пожиратель произносит:

— Мы помним тебя.

Но у него не один голос. И даже не два. У него тысяча голосов. Из одного рта. Они взрывают мозг, пропитывают его. Утомляют.

— Между нами осталось кое-что: разговор, который мы так хорошо вели с тобой, пока… — Лицо Пожирателя морщится, корчится от боли, потом выпрямляется, скалясь. — До того, как этот тупица попытался остановить нас.

Поры — как сухие озера, распахнутые в небо. Алисе холодно — проклятый холод заморозил горло, крик не выходит, раскалывается, и осколки сыплются на живот. Пожиратель вытаскивает ногу, ставит ее на стол. Оскверняет его. Кровь и пыль. Тучи пыли загрязняют воздух.

Пожиратель — в комнате. Вне картины. Не улыбается, не подмигивает и не шутит. Пожиратель раздражен. Хладнокровный сосредоточенный облик. И опять голос заставляет разум вздрогнуть. Детский металлический, искаженный голос:

— Он хотел сделать мне больно. Больно, понимаешь? — Постепенно голос снова опускается на нижние ноты, грубеет, мрачнеет, свирепеет. — Хотел, чтобы я их не трогал… тебя не трогал, паршивая сукина дочь, грязь, вонючка, дерьмо поганое…

Выпускает слюни. Пожиратель выпускает слюни. И скалится. Розовая пена течет на одежду, вязкая, липкая. Зловоние гнили. Время, отведенное на действие, рушится под пластами ужаса, Алиса ничего не может. И руки Пожирателя на ней: морщинистые указательные пальцы приподнимают верхние веки. Большие — опускают нижние.

— Посмотрим, на чем мы остановились…

Без металлических ходунков бабушка падает.

Бабушка опирается на них. Толкает перед собой.

Брум. Брум. Брум. Колеса катятся по брусчатке с зазорами между плиток.

— Дыши. Дыши! — говорит бабушка. У нее мужской голос.

— Дыши, давай-же!

Боль в груди. Что-то трескается, лопается. Воздух.

Брум. Брум. Брум. Бабушки нет. Умерла.

— Давай-давай!

Вместе с бабушкой исчезает покой. Появляется боль. Что-то пульсирует в голове, и намного ниже, под ребрами, что-то жжет.

Брум. Брум. Брум. Мужчина в белой рубашке везет медицинскую каталку.

Щелк.

Двери машины «скорой помощи» открываются.

Стефано видит белое.

И лишается чувств.

Парк — ржавый, а не зеленый. Словно мертвый, колышется он на дне реки. Этот мир не знает реальности. Закрытый мир. Как в одной из тех бутылок, которые держат на полке, с лодками внутри.

Алиса лишилась ясности ума.

Алиса верит в мир из бутылки.

Верит глазам Пожирателя.

— Представь, что мы ссоримся, потому что учительница отругала тебя из-за меня, а потом я прошу у тебя прощения, и мы миримся, согласна?

Лукреция. Вишенки на ее платье какие-то странные: они в крови. Но Алисе кажется это нормальным.

— Это вода.

Она думает, что с нее стекает вода. Потому что она будто и вправду стоит на дне реки. Алиса смотрит на мир снизу. А может, это мир парит над ней. Алисе семь лет, и она чувствует себя легкой, очень легкой. Почти бесплотной.