Деон Мейер - Кровавый след

Теперь все четверо смотрели на меня.

— Повторяю, ты трезвый? Я с пьяными не связываюсь.

— Локстон, — сказал Крысеныш. — Вчера…

Вспомнил, значит. Похоже, они еще недостаточно набрались. Я дернул Седого за бахрому на его кожаной куртке. Он нехотя слез с табурета. Бахрома оторвалась.

— Эй, ты что? — воскликнул он и пошел на меня. Дилетант!

Я уклонился от удара.

— Ты назвал Эмму Леру тощей сучкой, — напомнил я.

— Оставь его в покое! — проворчал Здоровяк, тоже вставая и надвигаясь на меня.

Я врезал Седому. Много вложил в свой удар. Свои сомнения по поводу Эмминого признания в любви, полет, во время которого меня вывернуло наизнанку, несколько часов, проведенных в Мусине под палящим солнцем, унизительную ночь, боль во всем теле, досаду от мучивших меня вопросов, на которые я не мог найти ответы.

Потом я повернулся к Здоровяку и предложил:

— Теперь ты.

В шестнадцать минут двенадцатого я забрался в кабину «мерседеса», испытывая чувство облегчения, как будто с плеч моих убрали тяжесть. Ненадолго ощутил вкус рая.

— Спасибо, — сказал я.

Лоуренс заметил окровавленную руку и сразу сообразил, что произошло.

— Вчерашние байкеры?

— Откуда ты знаешь?

— Вчера Никола сказал мне по телефону, еще до обеда. А он услышал обо всем от дядюшки Дидерика.

Да, в Бо-Кару секретов нет.

Я молча покачал головой.

— Я думала, они ваши друзья, — заметила Флеа.

— По-моему, дружба закончилась.

Лоуренс крепился-крепился и, наконец, не выдержал и прыснул. Потом запрокинул голову и расхохотался. Его веселость оказалась заразительной; скоро Флеа тоже умирала со смеху. Мне тоже хотелось улыбнуться, несмотря на разбитое лицо, потому что в тот миг я понял: они справятся, преодолеют последствия прошлой ночи.

Флеа потребовала, чтобы Лоуренс подробно пересказал всю историю с «Рыцарями Харли», потому что я говорить отказался. И все же интересно было послушать обо всем с другого конца локстонского «испорченного телефона». Количество байкеров увеличилось — их стало шестеро, а не четверо. В рассказе Лоуренса то и дело попадались выражения «подонки», «Ангелы ада» — последнее наверняка понравилось бы Седому. По словам Лоуренса, они «страшно» оскорбили тетушку Вильну и Эмму. Дидерик Бранд в последний миг остановил мой кулак, иначе, как ни крути, получились бы «тяжкие увечья». Леммер, локстонский герой.

— Никакие они не «Ангелы ада», — сказал я, когда Лоуренс замолчал.

— А кто? — спросила Флеа.

— Богатые африканеры.

— Что вы имеете против богатых африканеров? — возмутилась Флеа.

Я покачал головой. Нехотя.

— Ну же, признайтесь, — подначивала она. — Вы им завидуете?

— Несомненно, зависть тоже имеет место.

— А еще что?

Я вздохнул. Отвечать мне совсем не хотелось.

— Говорите же!

— Они вышли погулять из своих башен из слоновой кости.

— Ну и что это значит?

— Это значит, что они обжираются деликатесами не потому, что так их любят, а чтобы утереть нос соседям, потому что они сидят в своих огромных, роскошных домах за высокими заборами, оснащенными сигнализацией, перед громадными плоскоэкранными телевизорами, у них огромные гаражи на три машины, в которых стоят «мерседесы» представительского класса, квадроциклы, навороченные байки и катера. И все-таки они все время ноют, что в нашей стране трудно живется…

— Но у нас действительно трудно живется…

— Кому, им? Чушь собачья! Главное, они ничего не делают, чтобы как-то изменить положение. Не ходят на выборы, на демонстрации, отмахиваются словами «От меня ничего не зависит». Они как грифы — сидят и ждут, пока правительство совершит ошибку, а потом злорадствуют: вот видите, что я вам говорил? Они расисты, но трусят открыто говорить о своих взглядах. Жалуются на рост преступности, но ни один из них даже не подумал создать в собственном квартале отряд самообороны или стать резервистом полиции. Их нельзя назвать культурными людьми; они умеют только тратить деньги и пить. И еще они боятся. Боятся всего. И они еще смеют… Их предки в Магерсфонтейне и Пардеберге в гробах переворачиваются…

Флеа долго молчала, а потом сказала:

— Они не все такие.

— Верно, — кивнул я, потому что знал одно исключение. Эмму.

Флеа кивнула; мне показалось, что она довольна.

Их разговор протекал естественно и ритмично. Я стал третьим лишним, зрителем, который со стороны наблюдает за началом романа. Флеа на несколько лет старше Лоуренса и наверняка видала виды. Зато она перестала смотреть на него свысока. Может быть, потому, что она теперь знала, кто он такой и что он такое. Общие переживания тоже сыграли свою роль, заложили основу для их дружбы. Поэтому я ушел в тень, позволил им общаться без помех. Мне тоже было чем заняться: я готовился к встрече с Дидериком Брандом. У него на ферме гостит Эмма. Значит, мне придется сдерживаться.