Джорджо Фалетти: Я — Господь Бог

Мне объяснили, что вину за его поступки нужно приписывать не ему самому, а только той части его личности, которая стала жертвой чего-то злого, что оказалось неподвластно ему.

Как если бы в одном теле у него умещались две души.

Нелегко принять такое объяснение. Однако его можно понять, потому что я испытала нечто похожее на себе.

На моих глазах эта скверная составляющая опускалась в могилу вместе с телом Греты Лайт. Бренное возвращается в землю, снова становясь прахом. Мама и отец Маккин. Их живая, подлинная сущность всегда будет рядом со мной, с тем человеком, каким я стану. Когда я смотрела в глаза Вивьен, кроме боли и страдания прочла в них и подтверждение, что иду по верному пути.

Мой отец не присутствовал на похоронах.

Он позвонил мне и сказал, что находится на другом конце света и не успеет приехать. Когда-нибудь я почувствую, что мне его не хватает. Возможно, заплачу. Сейчас у меня другие, более важные причины для слез. Теперь его отсутствие — просто еще одна пустая коробка среди множества других, таких же пустых, которые перестали досаждать с тех пор, как я поняла, что мне совсем не интересно выяснять, что там внутри.

У меня есть семья. Это он отказался от нее.

Когда похороны закончились и люди разошлись, мы с Ванни остались у свежей могилы, пахнувшей сырым мхом.

Потом Ванни посмотрела в сторону, и я проследила за ее взглядом.

Под проливным дождем стоял высокий мужчина без шляпы и зонта, в темном плаще. Я сразу узнала его. Рассел Уэйд, тот человек, который наблюдал за ходом расследования рядом с ней и напечатал серию статей в «Нью-Йорк Таймс» под заголовком «Подлинная история одного ложного имени».

Прежде газеты не раз писали о нем как о герое весьма сомнительных историй. Теперь, похоже, он нашел способ доказать обратное. Это означает, что все можно изменить, когда меньше всего ожидаешь, если только действительно хочешь этого.

Вивьен отдала мне зонт и подошла к нему. Они о чем-то коротко поговорили, и он ушел. А моя тетя осталась и долго смотрела ему вслед, хотя дождь заливал ей лицо, смывая соленые слезы.

Когда она вернулась ко мне, я прочла в ее глазах новую печаль, не похожую на ту, что вызвана смертью мамы.

Я сжала ее руку, и она поняла. Я уверена, что рано или поздно мы поговорим об этом.

Сейчас я здесь, пока еще в «Радости», сижу в саду, и с неба больше не льет дождь. Передо мной река, она сверкает на солнце, и это мне кажется хорошим знаком. И хотя дом наш словно населен призраками, я уверена, что вскоре мы все опять заговорим друг с другом и снова научимся улыбаться. Я поняла здесь многие вещи. Я училась день за днем, когда пыталась понять ребят, которые жили рядом со мной. Думаю, что при этом я начала понимать и саму себя.

Я узнала, что община не прекратит свое существование благодаря усилиям правительства и многих других людей, проявивших заботу о ней. И хотя Вивьен предложила мне переехать к ней, я решила, что со временем вернусь сюда и буду помогать, если мне разрешат. Я уже не нуждаюсь в «Радости», но мне хочется думать, что я нужна ей.

Меня зовут Санденс Грин, и завтра мне исполнится восемнадцать лет.

Жму на кнопку переговорного устройства и слышу голос моей секретарши, который звучит, как всегда, предельно четко.

— Слушаю вас, мистер Уэйд.

— Четверть часа не соединяйте меня ни с кем.

— Как угодно.

— Нет, лучше полчаса.

— Очень хорошо. Приятного чтения, мистер Уэйд.

В ее голосе звучит веселая нотка. Думаю, она догадалась, зачем я устроил себе перерыв. С другой стороны, она сама же и принесла мне недавно экземпляр «Нью-Йорк Таймс», который лежит сейчас передо мной на столе. На первой полосе заголовок набран такими крупными буквами, что виден, наверное, и с самолета.

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ

ОДНОГО ЛОЖНОГО ИМЕНИ

Часть третья

Но больше всего меня интересует имя автора.

Начинаю читать статью, и мне достаточно двух колонок, чтобы понять — это чертовски хорошо на-писано. Я так удивлен, что гордиться буду потом. Рассел определенно умеет захватить внимание читателя. История, несомненно, и сама по себе увлекательная, но должен признать — он мастерски рассказывает ее.

Загорается сигнал переговорного устройства, и неожиданно раздается голос секретарши:

— Мистер Уэйд…

— В чем дело? Я же велел не соединять меня ни с кем.

— Пришел ваш сын.

— Пусть войдет.

Прячу газету в ящик стола. Кому угодно я мог бы сказать, что сделал это, не желая смущать его.