Джорджо Фалетти: Я — Господь Бог

— Тем самым вы заслуживаете еще большей похвалы. Несмотря на траур, вы сумели довести до конца грандиозное расследование и спасти от неминуемой смерти сотни ни в чем неповинных людей.

— Я делала свою работу, сэр.

— И я благодарю вас от своего имени и от имени всех этих людей. А теперь, кстати, настал мой черед делать мою работу.

Он помолчал и заговорил снова:

— Прежде всего обещаю вам, что, несмотря на возникшие обстоятельства, «Радость» не закроется. Это моя обязанность, я беру ее на себя в данную минуту. Слово президента.

Вивьен вспомнила растерянные лица ребят, когда они садились в автобус. И обещание, что у них будет свой дом, наполнило ее сердце покоем.

— Это замечательно, сэр. Ребята будут счастливы.

— А что касается вас, то хотел бы спросить вот о чем.

— Слушаю вас, сэр.

Опять короткое молчание, словно в раздумье.

— Вы свободны четвертого июля?

— Прошу прощения, сэр?

— Я намерен представить вас к награде Золотой медалью Конгресса. Вручение этой почетной медали состоится здесь, в Вашингтоне, четвертого июля. Как вы думаете, вам удастся найти свободное время в этот день?

Вивьен улыбнулась, как будто человек на другом конце провода мог увидеть ее.

— Немедленно, уже сегодня, отложу все дела.

— Очень хорошо. Вы необыкновенный человек, Вивьен.

— Вы тоже, сэр.

— Я буду президентом еще четыре года. Вы же, на ваше счастье, останетесь такой, какая есть, на всю жизнь. До встречи, друг мой.

— Спасибо, сэр.

Голос умолк, и Вивьен осталась у стола, не зная, что делать и что сказать. Положила трубку на место и огляделась. На лицах присутствующих читалось любопытство. Но у нее не было ни малейшего желания удовлетворить его. Эта минута принадлежит ей, и, пока возможно, она не хочет ни с кем ее делить.

В наступившей тишине на помощь пришел стук в дверь.

Мэр ответил:

— Войдите.

Молодой человек лет тридцати заглянул в приоткрытую дверь с газетой в руках.

— В чем дело, Трент?

— Тут одна вещь, которую вам стоило бы увидеть, господин мэр.

Голлемберг жестом велел Тренту войти и тот, подойдя к столу, положил перед ним номер «Нью-Йорк Таймс». Мэр бросил взгляд на газету, а затем повернул ее и показал всем.

— Как это понимать?

Вивьен, как, впрочем, и все присутствующие, открыла от удивления рот.

Первую полосу занимал огромный заголовок:

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ

ОДНОГО ЛОЖНОГО ИМЕНИ

Очерк Рассела Уэйда

Ниже помещались два снимка, довольно ясные, несмотря на обычное для газет неважное качество. На первом — парень с крупным черным котом на руках. На другом — Джон Кортиген, снятый в три четверти, с револьвером в руке, смотрящий куда-то в сторону.

Взгляды всех присутствующих как по команде обратились к Расселу, который, как всегда, выбрал самый дальний стул. Почувствовав, что на него смотрят, он принял самый невинный вид:

— У нас ведь была договоренность. Или нет?

Вивьен заулыбалась. Действительно, была. И сейчас никто не мог обвинить его в том, что он не сдержал данное слово. И все же, глядя на газету, она удивилась и решила удовлетворить любопытство — и свое собственное, и всех присутствующих.

— Рассел, мне хотелось бы узнать одну вещь.

— Слушаю.

— Как тебе удалось снять Джона? Я ни разу не видела у тебя в руках фотоаппарата.

Словно вызванный к доске ученик, Рассел поднялся и прошел к письменному столу.

— У меня есть одна вещь, которую я унаследовал от брата. Он научил меня, как и когда использовать ее.

Он достал что-то из кармана и раскрыл ладонь. Вивьен с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. Рассел показал всем крохотную фотокамеру.

Во время похорон лил дождь, и Вивьен держала меня за руку.

Я слушала, как дождь барабанит по зонту, смотрела, как опускают гроб в яму на маленьком кладбище в Бруклине, где уже лежат мои дедушка и бабушка, и с сожалением думала, что так и не узнала, какой была Грета Лайт. Но, думаю, пойму со временем, потому что помню все наши разговоры, помню игры, в которые мы играли, и светлые минуты, пережитые вместе.

И хотя я пыталась все это разрушить, разберусь во всем с помощью моей тети. Она сильная, удивительная женщина, хотя и обливается сейчас слезами — но ведь кто угодно заплачет перед лицом смерти.

Священник сказал про прах, землю и возвращение.

Когда я увидела его, когда услышала эти слова, тотчас представила себе отца Маккина и все, что он сделал для меня и других ребят. Это было ужасно — узнать, что скрывалось в его голове, на что он оказался способен, и обнаружить, что зло умеет проникнуть и туда, куда путь ему должен быть заказан.