Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира

Бен влез на заднее сиденье и достал ноутбук.

Я хмыкнула:

— Думаешь, в этом мегаполисе есть станция?

Мы подъехали к перевалу, где дорога съежилась в узкую ленточку, обвивающую горный склон. Слева стеной вздымалась гора с лысой макушкой, покрытая в основании лесом; справа склон продолжался, почти вертикально уходя вниз. Мы по-прежнему ехали, не включая фар, и на всем косогоре, расстилающемся внизу, не виднелось ни огонька, ни фонаря. Не будь дороги, можно было подумать, что человеческая нога здесь не ступала.

— Да, спутниковой связи. — Бен нажал несколько кнопок, ноутбук зачирикал и ожил, наполнив машину голубым сиянием. Застучали по клавиатуре пальцы, и голубой свет сменился белым, а тот — желтоватым, когда на мониторе выскочила новая страница. — Смотри-ка! — воскликнул Бен. — «Двойное притворство, или Влюбленные в беде».

Он снова защелкал по клавишам.

— Что хочешь услышать сначала: пьесу или то, что идет перед ней, — посвящение, «От издателя», пролог?

— «От издателя», — ответила я, крепче стискивая руль, пока глаза неотступно следили за бледной полоской разметки в ночи.

— Похоже, король Теобальд готов был оправдываться с самого начала. Послушай… — Бен прочистил горло. — «Звучит невероятно, что такую любопытную историю целый век скрывали от мира».

— Теперь уже четыре века, — поправила я.

Бен забормотал себе под нос, просматривая статью по диагонали. Вдруг он выпалил: «Опа!» — да так резко, что я вздрогнула.

— Ты знала, что у Шекспира была незаконная дочь?

Я нахмурилась.

— Стало быть, нет, — сказал Бен.

— Она нигде не упоминается.

— Кроме этой записи.

Я затрясла головой. За все годы копаний в архивах мне не попадалось ничего подобного.

— «Бытует предание, — зачитал Бен, — услышанное мной от того же благородного джентльмена, что передал мне одну из копий рукописи».

— «Одной из»? — недоверчиво перебила я. — Их что, было много?

— Три, если верить книге.

Бен продолжил, а меня мало-помалу начал разбирать смех.

— «…будто автор подарил сию пьесу своей единокровной дочери, ради которой и написал ее перед уходом из театра». Интересно, почему внебрачных детей обзывают «единокровными»? Выходит, законные дети чужие по крови? И что, черт возьми, смешного ты в этом услышала?

Я пожала плечами:

— Просто, помимо того, что Шекспир родился и умер, о нем почти ничего доподлинно не известно. И ты сейчас мне сообщил большую часть этого «почти ничего». — Я начала отметать домыслы один за другим: — «Карденио» был утерян, ни одной рукописи Шекспира не сохранилось, и хотя он нечасто навещал супружеское ложе, законных детей у них было трое… а тут мы узнаем о трех экземплярах «Карденио» и дочери-бастардке.

Бен вглядывался в экран, словно ожидая подсказки.

— Думаешь, рукопись Гренуилла была одной из Теобальдовых? Может, он купил ее где-нибудь и вывез на Запад?

— Может, — неуверенно ответила я. — Хотя Гренуилл утверждает, что она пролежала там чуть ли не с самого написания.

— По-твоему, этому стоит верить?

— Нет, но если так рассуждать, ничему не стоит.

Бен перешел от предисловия к самой пьесе. У него оказался почти дикторский голос, легко передающий поэтический рисунок ритмами речи. Второе, что обращало на себя внимание, — пьеса. Она оказалась провальной. Сэр Генри в артистическом порыве мог бы назвать ее тенью былого величия, а Роз просто выбросила бы с отвращением.

Дон-Кихота и Санчо Пансы не было и в помине. Остальные персонажи, правда, узнавались, хотя Теобальд изменил все имена. Это настолько отвлекало, что в конце концов Бен вернулся к первоначальным, Сервантесовым. Правда, дыры в повествовании остались — словно его изрядно попортила моль. Причем размером с крокодила. Предательство — основа замысла — было целиком вымарано, как и большая часть всякого рода действия. Остались пустопорожние разговоры, по которым слушателю приходилось воссоздавать события: насилие, кровавую схватку в разгар свадьбы, похищение из монастыря… Случись Теобальду перелагать Книгу Бытия, хмуро думала я, он опустил бы все, кроме разговора Евы со Змием, — и съедание запретного плода, и прозрение, и изгнание. В угоду краткости он скорее всего свел бы оба диалога Евы — с искусителем и Творцом — в один. (И верно, зачем попусту терять время и переплачивать актерам?) В результате смысл пропал бы полностью, хотя Теобальду, по-видимому, до таких мелочей дела не было.

— Шекспира в этом дерьме уже не сыскать, — заключил Бен. По большей части он был прав. И все же попадались абзацы, ласкавшие слух, порой до чрезмерности: