Бернар Миньер - Лед

Эсперандье заглянул в окно как раз в тот момент, когда она уселась на стул, а перед тем поцеловала в губы человека, сидевшего с другой стороны столика. Марго просто сияла. Эсперандье увидел, как радостно она рассмеялась в ответ на какую-то реплику своего визави.

Потом он взглянул на этого человека. Вот тебе и на!

В этот холодный декабрьский вечер он загляделся на мелкие семечки звезд над горами и на отражение огней мельницы в воде. Это означало, что внутри тепло и приятно. Ледяной ветер жег ему щеки, дождь перешел в снег. Когда дверь мельницы открылась, Сервас увидел, как застыло лицо ее владельца.

— Боже милосердный! Что это с тобой?

Сервас смотрелся в зеркало в больнице и знал, что его вид может напугать кого угодно. Черные расширенные зрачки и красные, налитые кровью глаза были достойны Кристофера Ли в роли Дракулы. Шея посинела до самых ушей, контуры губ и ноздрей пламенели, раздраженные пластиковым мешком, а на шее красовался глубокий лиловый шрам от впившейся веревки. Глаза слезились от холода и нервного напряжения.

— Я запоздал, — хрипло произнес он. — Можно я начну с того, что войду? Нынче вечером очень холодно. — Сервас дрожал всем телом.

В доме Сен-Сир с тревогой вгляделся в него.

— Господи! Иди скорее, грейся!

Старый следователь стал спускаться в большую комнату.

Как и в прошлый раз, стол был уже накрыт. В камине полыхал яркий огонь. Сен-Сир пододвинул ему стул, открыл бутылку вина и налил бокал.

— Выпей и приди в себя. Ты уверен, что в порядке?

Сервас кивнул и отпил глоток. Вино было темно-красное, почти черное. Очень крепкое, хотя и прекрасное на вкус, особенно для Серваса, который не очень-то разбирался в винах.

— «Сомонтано», — сказал Сен-Сир. — Я за ним езжу по ту сторону Пиренеев, в Верхний Арагон. Так что же случилось?

Сервас все ему рассказал. Разум его постоянно возвращался к лагерю, и каждый раз сильный выброс адреналина пронзал Мартена так же, как рыбья кость пронзает кошачье горло. Кто пытался его удавить? Он прокручивал весь день, как кинопленку. Гаспар Ферран? Элизабет Ферней? Ксавье? Но Ксавье пришел ему на помощь, разве что психиатр спасовал в самый последний момент, когда Сервас уже умирал. Чуть раньше его почти задушили, а позже Ксавье уже был рядом. А если это Ксавье его и душил? Нет, он слышал, как отъезжал «вольво»! Сервас пытался свести воедино события этого дня и дня вчерашнего, спешное бегство Шаперона, пустой дом, найденные плащ и перстень, коробочку с патронами на столе…

— Ты очень близок к истине, почти подобрался к ней, — озабоченно заключил Сен-Сир, взглянул на шею Серваса и продолжил: — Но то, что он с тобой сделал, это… неслыханное насилие. Теперь он уже ни перед чем не остановится. Надо будет — убьет и полицейского.

— Он или они, — сказал Сервас.

Сен-Сир бросил на него острый взгляд и заметил:

— Это плохо для Шаперона.

— У тебя нет идеи по поводу того, где он может прятаться?

Магистрат надолго задумался, потом ответил:

— Нет. Но Шаперон — фанатик гор и альпинизма. Он знает любую тропу и каждое укрытие как на французской территории, так и на испанской. Обратись-ка в горную жандармерию.

Конечно, как же Сервас раньше не додумался?

— Я приготовил кое-что легкое, как ты просил, — сказал Сен-Сир. — Форель под миндальным соусом. Это испанский рецепт. А ты мне расскажешь новости.

Он вышел в кухню и вернулся с двумя дымящимися тарелками. Сервас выпил еще глоток вина и взялся за форель. Тарелка вкусно дымилась, соус источал тонкий аромат миндаля, чеснока, лимона и петрушки.

— Так ты полагаешь, что кто-то мстит за ребят?

Сервас кивнул и поморщился. Каждый кусочек пищи болью отзывался в горле. Он очень быстро наелся и отодвинул тарелку.

— Прости, но больше не могу.

— Конечно, пойду приготовлю тебе кофе.

Вдруг, с неожиданной жестокостью, перед Сервасом возникло вырезанное на стволе дерева сердце с пятью именами из семи.

— Значит, слухи имели под собой почву, — сказал Сен-Сир, возвращаясь с чашкой в руке. — Невероятно, что мы пропустили дневник и нам не удалось найти ни малейшей зацепки в пользу этой версии.

Сервас его понимал. С одной стороны, Сен-Сир испытывал облегчение оттого, что истина наконец-то забрезжила впереди. С другой — он испытывал то, что чувствовал бы всякий, кто годами преследовал цель, а потом, уже смирившись с тем, что никогда ее не достигнет, вдруг видит, как ее достигает кто-то другой. Горькое это чувство: понять, что прошел мимо главного и впустую потратил время.