Джеймс Паттерсон: Факел смерти

Фугас взорвался совершенно неожиданно.

Я не помню звука взрыва, уничтожившего водителя, «лендкрузер» и остальных пассажиров. Но до сих пор помню запах кордита, горящего дизельного топлива и ощущение толчка, когда меня будто ударом невидимого кулака выбросило через лобовое стекло, подняв в голове электрическую бурю эпических масштабов.

На землю уже спустились сумерки, когда я очнулся со звоном в ушах, мучимый дурнотой, не понимая, где нахожусь. Помню первую мысль, что мне еще десять лет и меня оглушили камнями. Но затем круговерть в голове улеглась, и я понял, что вижу обгоревший остов «лендкрузера» с превратившимися в головешки трупами. Рядом лежали «стерлинг» и «беретта», выброшенные взрывом из автомобиля.

Было уже темно, когда мне удалось удержаться на ногах и даже идти с оружием.

Я спотыкался и падал, несколько миль пробираясь по полям и лесам, пока не дошел до безвестной деревушки к юго-западу от Сребреницы. Идя по деревенской улице с автоматом и пистолетом в руках, я расслышал сквозь звон в ушах, как впереди в темноте сердито кричат мужчины.

Их злые голоса притягивали меня, и я двинулся вперед, чувствуя, как во мне растет знакомая ненависть, иррациональное желание кого-нибудь убить.

Кого угодно.

Семеро мужчин-боснийцев, вооруженных одноствольными дробовиками и ржавыми винтовками, гнали перед собой трех девчонок-подростков в наручниках, словно скот на ферму.

Один из них увидел меня, закричал, и они направили свое хилое оружие на меня. По причинам, которые мне удалось осознать гораздо позже, я не открыл огонь и не убил их на месте, мужчин и девчонок.

Вместо этого я сказал им правду: что я член миссии НАТО, что мы напоролись на мину и мне надо позвонить на базу. Это их отчасти успокоило; они опустили свои пукалки, оставив мне пистолет и автомат.

Один из боснийцев на ломаном английском сказал, что я могу позвонить из полицейского участка, куда они как раз идут.

Я спросил, за что арестовали девушек, и тот, кто кое-как говорил по-английски, ответил:

— Это преступницы из сербского отряда смерти, работали на этого дьявола Младика. Люди называют их Фуриями. Эти девки убили боснийских парней. Много парней. Каждая из них это делала. Спроси старшую, она говорит по-вашему.

Фурии, подумал я с огромным интересом. Я читал о фуриях накануне в книге греческих мифов. Я пошел быстрее, чтобы рассмотреть их, особенно старшую, мрачного вида девицу с низким лбом, жесткой черной гривой волос и мертвыми темными глазами.

Фурии? Это не может быть совпадением. Когда-то меня осенило, что ненависть была дарована мне при рождении; так и теперь я сразу поверил, что девушки встретились мне не без причины.

Голова раскалывалась, но я наклонился к старшей и спросил:

— Ты военная преступница?

Она повернула ко мне свои мертвые черные глаза и ответила, словно выплюнула;

— Я не преступница, как и мои сестры. В прошлом году боснийские свиньи убили наших родителей и четверо суток насиловали меня и сестер. Будь у меня возможность, я застрелила бы каждую боснийскую свинью. Раскроила бы им черепа. Убила бы их всех, если бы могла.

Ее сестры, должно быть, понимали большую часть того, что говорила старшая, поскольку тоже обратили на меня взгляды своих мертвых глаз. Шок от взрыва, жестокая пульсирующая боль в голове, гнев, вспыхнувший, как авиационный керосин, мертвые глаза сербок, миф о фуриях — все это сложилось воедино, заставив меня почувствовать, что происходящее предопределено.

В участке боснийцы пристегнули девушек к тяжелым деревянным стульям, привинченным к полу, и заперли. Местные телефонные линии не работали, как и здешние сотовые с их примитивными вышками. Мне, впрочем, предложили подождать, пока вызовут подкрепление из миротворцев, которые увезут меня и сербок.

Когда босниец, говоривший по-английски, вышел из комнаты, я перехватил автомат поудобнее, подвинулся к старшей из девушек и спросил:

— Ты в судьбу веришь?

— Отстань.

— А в предопределение?

— Почему ты спрашиваешь?

— Твоя судьба как пленной военной преступницы — смерть, — ответил я. — Если вас изобличат в убийстве нескольких десятков невооруженных парней — это геноцид. Даже если ты с сестрами мстила за групповое изнасилование, тебя все равно повесят — таково наказание за геноцид.

Она надменно подняла голову.

— Я не боюсь умереть. Мы убивали чудовищ. Это была справедливость. Мы вернули в мир утраченное равновесие.