Юрий Козлов - Колодец пророков

Человек отнюдь не слаб, полагала Августа, если сумел так быстро угробить Землю. Человечество было внутренне готово к новому миропорядку.

Оставалась самая малость – преступить через разные старые религии (конфессии) и всем разом соединиться в единственной новой. Августа знала, что новая религия придет к людям через всемирную компьютерную сеть Интернет.

Она отказывала людям в праве судить о происхождении того, что они считали злом и о чем слагали сентиментально-мистические поэмы в духе Откровения святого Иоанна Богослова. Им не дано было осмыслить слитное существование отца, сына и не духа, но мысли, равно как и не усеченное, но истинное непорочное зачатие, когда воля свыше исполняется не одной лишь женщиной, но и мужчиной.

Августа знала свою роль в предстоящем неизбежном, но когда начинала думать о земном отце ее будущего первенца, его образ раздваивался, как язык молодого человека в светлом костюме – повелителя запахов и трупоеда, – окончившего земной путь, как редкая бабочка – на булавке (стилете) у залитой в битум трубы на чердаке.

Августа категорически не соглашалась со ставшим общим местом тезисом об изощренном уродстве грядущего повелителя, изначальной его порочности, реализующейся в том числе и через низменную сексуальность. Существо с коричневом кожей и ярко-зелеными глазами, которое она видела во сне, нельзя было сравнить ни с чем из известного людям. Следовательно, оно было вне их критериев оценки, как были вне их критериев оценки, скажем, метагалактика или черная сверхновая звезда в созвездии Рака. Его можно было сравнить с волей, которую люди воспринимали как абстрактное философское понятие, но ни в коем случае как материализовавшуюся (чтобы быть им понятной) в образе и подобии человека плоть. Или с мыслью, если бы она отлилась в некую общую форму, олицетворяющую собой совокупность всех когда-либо посещавших головы людей мыслей, начиная с самой первой (очевидно, насчет еды, а потом чтобы трахнуться) мысли неандертальца. Пока что пребывающий в сознании Августы (какая иная утроба может быть у мысли и воли?) первенец был прекрасен и совершенен, как все невыраженное, но стремящееся выразиться, прорваться сквозь мыслимые и немыслимые преграды. И в то же время грозен и страшен, как судьба, от которой, как известно, не уйти, не спрятаться. Он был красив, бесконечно красив, как всякая изменяющая мир сила.

Августа знала, как будет выглядеть ее долгожданный первенец. Он будет походить на Иисуса Христа, но черты лица у него будут более глубокими и выраженными. В чертах Христа сквозило небо (воздух). В чертах ее первенца будет сквозить непознанная человеческим разумом Вселенная (черный вакуум). У него будет лицо человека, вместившего в себя знания обо всех добродетелях и всех пороках мира. Он не будет добрым или злым повелителем. Он будет электронными весами, через которые пройдут все грешники и праведники на свете, дабы узнать свои окончательные вес и цену. Августа уже ощущала голубовато-серое мерцание миллионов компьютерных экранов, на которых неотвратимо и четко высвечивалось, как резцом на гравюре, суровое лицо ее ненаглядного первенца. Она знала, что на него будут молиться, как на живого Бога, и против него будут восставать, как против живого предтечи Сатаны. Она знала, что вся его короткая жизнь – тридцать три года и тридцать три дня – протечет в видимых и невидимых сражениях. Она знала, что его путь в души подданных будет лежать через всемирную компьютерную сеть Интернет и там же, в Интернете, ему придется сражаться с отступниками и врагами новой веры. И еще Августа знала, что крови не дано приставать к ее первенцу. Его судьба – ходить по крови аки посуху и утолять жажду людей кровью, как водой или вином.

Как не дано было приставать крови к ней, его будущей матери.

…Августа часто вспоминала тот давний день, когда отец порезал руку. Она училась в десятом классе. К этому времени Августа окончательно разочаровалась в вине, и, казалось бы, поводов для конфликтов с отцом не осталось. Но он продолжал их находить, не хотел жить спокойно. Иной раз Августе казалось, что жизнь отца – нерасчетливый полет с уже пройденной точкой возврата, стремительный слепой штопор, из которого нет выхода. Когда человек идет навстречу своей судьбе, его невозможно не только остановить, но просто чуть придержать за полу пиджака, рукав свитера или край платья. Человеческие чувства (скажем, ее любовь к отцу) на магистралях судьбы представали не более чем мигающими лампионами, бессильно высвечивающими предопределенные смертельные траектории.