Измайлов Андрей - Русский транзит

Понуро поплелась на выход. Дернулась обратно:

– Если хочешь знать, я тебя с самого начала…

– Все! Привет!

Что-то слишком часто в последний месяц приходятся на мою долю диспетчерские функции. Олежека Драгунского-Др-др-дрского – в Анадырь. Перельмана Льва Михайловича – в Тель-Авив, Маринку – на Урал. А сам к черту в пасть. И надежда только на себя одного. Это уж точно. Ведь был уверен, что Перельман позвонит-предупредит своего комитетчика о «русском транзите» тогда, когда вся бодяга с «русским транзитом» разыгралась. Нет, не предупредил. Ведь был уверен, что Маринка остережет Серегу Шведа в больнице. Нет, не остерегла. Ладно! Бог вам всем в помощь, люди… и он же вам, люди, судья.

А я – не судья. И не судить я сейчас стану самца-Илыо, а выколачивать из него информацию.

Рот у него был приоткрыт. Еле дышал, но дышал. На холодные брызги реакция – ноль. Попробуем иначе.

Я двумя пальцами сжал ему нос и стал переливать содержимое кружки в этот приоткрытый рот, в глотку.

Он закашлялся, забился в судорогах, заморгал-завращал глазенками.

– Осторожней! – проговорил я. – Порежешься.

Он скосил глазенки и увидел.

Я плотно приставил к горлу самца волнистое лезвие хлеборезного ножа.

До больницы мы добирались на редкость долго. Может, потому что физиономия у Илико характерная, «черная» – а таксисты вняли последнему совету покойного Тихона: «А вы их не возите!». Частники же и вовсе уворачивались, визжа покрышками, стоило нам попасть в свет фар. Еще бы! Два бандита!

Да и сам я старался не выскакивать на проезжую полосу, старался не особо командовать жестами: «Тормозни! Подвези!». Не ровен час – тормознут и подвезут, но не по моему заказу, а по своему усмотрению. Пусть и стряхнул я комитетский хвост, но уверенности в том, что головнинские парни махнули на меня рукой, мол, ну и ладно, не желает Бояров с нами общаться, тогда обидимся и тоже не станем с ним общаться – ступай, Бояров, на все четыре стороны… такой уверенности не было. А также не было уверенности в том, что «все четыре стороны» не блокированы, не под контролем. Вон ведь даже про отбытие Лии Боруховны в девичестве Ваарзагер ИМ известно, а мне – сообщено (знаем-знаем, Александр Евгеньевич, про ваши отношения с этой неблагонадежной семейкой!). Оглядываясь назад, я теперь твердо мог считать: неизвестный взломщик в квартире Шведа-Лийки – не из брайтон-питерской мафии Грюнберга, а из комитетской мафии… Но нынче не назад надо оглядываться, а вперед смотреть и не напороться на милицейский и прочий патруль. Когда давным-давно Валька Голова «пошутил», дав ориентировку на меня, десяток раз останавливали Боярова А. Е. на улице, документы спрашивали. Теперь же шутка могла повториться, и доля правды в ней была бы огромная. А документов у меня нет. Впрочем, не только документов, денег теперь тоже нет, сотенной перед таксистом не помашешь – последние «катранные» тысячи к Маринке перешли, ей нужней.

Короче, дошли пешком. Не меньше двух часов топали. Уже рассвело. Белые ночи… Толком и не темнело. А жаль. Непролазная тьма была бы кстати. Самэц-Илья заныл. Ему больно, он палец стер, у него ноги уже не ходят, он и так все рассказал, что еще от него надо?!

– Ты погромче, погромче! – поощрил я с угрозой и ткнул указательным пальцем сквозь куртку под ребро заложника. Палец у меня твердый, сойдет за ствол, если сквозь куртку.

Дошли.

Под хлеборезным ножом самэц-Илья раскололся вчистую…

«Операция» сегодня, под утро. Да, Швед оперируется. Там еще, кроме него, несколько алкашей – неизвестно, кто первый… Да, Чантурия спешит, его из Москвы торопят. У них какой-то скандал. Даже человек оттуда приехал. Еще утром. Он в Москве секретарь, координатор… точно Илья не знает. Ну, такой… крепкий здоровый, одет хорошо. Они с Чантурией кричали друг на друга, кричали. Чантурия кричал, что из ста пятидесяти тысяч платить пятнадцать – это чистый грабеж. А секретарь кричал, что девяносто процентов доставляемого – полное дерьмо. А Чантурия кричал, что пусть бы они там, в Москве, сами хоть один раз покопались в кишках проспиртованных бомжей, а то сидят, понимаешь, посредниками, а вся грязная работа, весь риск – Чантурия. А секретарь кричал, что у него полномочия от хозяина, и он как раз проследит, что за товар и не переметнулся ли питерский филиал к кому-нибудь еще. А то язык распускать перед любым… перед любым больным – большие мастера, а как до дела доходит!.. А Чантурия кричал, что вот как раз сегодня дело будет – и секретарь сам может убедиться! Но Чантурия так этого не оставит! Он сам к хозяину поедет и все ему скажет! А секретарь кричал, что, конечно, Чантурия поедет, за ним, за Чантурией, секретарь и прибыл. Но вот что Чантурия скажет хозяину, это пускай Чантурия хорошенько обдумает!