Не глядя на нее, презрительно выставив локоть, подал ей руку калачиком. Патрис взяла его под руку, и они вместе вошли в кабинет.
Там их ждал человек, который зарегистрирует брак.
На обратном пути Патрис поняла, что убьет его. Поняла, что должна убить, что это единственное, что ей остается. Надо было сделать это раньше, думала она. Намного раньше, в первый вечер, когда она сидела с ним в машине. Тогда все было бы намного лучше. По крайней мере не было бы нынешнего ужаса и унижения. Тогда она об этом не думала; это единственное, что никогда не приходило ей в голову. Всегда думалось о бегстве или каком-нибудь другом способе скрыться от него; никогда о таком способе обезопасить себя — убрать его.
Теперь она знала, что убьет. Этой ночью.
Всю дорогу, с тех пор как они вышли от судьи, не было произнесено ни слова. Да и к чему? Что было говорить? Что оставалось делать… если не считать этого последнего решения, которое пришло к ней у выкрашенного снизу белой краской телеграфного столба недалеко от Гастингса. Оно пришло моментально, будто щелкнул выключатель. Будто от этого столба к нему был протянут электрический провод. Не доезжая до столба было отчаяние, покорность судьбе. По другую сторону — твердое, безжалостное, бесповоротное решение: я его убью. Этой ночью. Еще до того как рассветет.
Оба не произнесли ни слова. Стивен молчал, потому что был удовлетворен. Сделал все, что намечал. Одно время тихо посвистывал, потом смолк. Патрис молчала, потому что считала себя погибшей. Уничтоженной в полном смысле этого слова. Подобного ей никогда еще не приходилось переживать. Она даже больше не испытывала душевных страданий. Борьба кончена. Она просто оцепенела. Даже после крушения поезда у нее было больше ощущений, чем теперь.
Всю дорогу Патрис ехала закрыв глаза. Как будто возвращалась с похорон, где позади, в могиле, осталось все, чем она жила, и вокруг, на земле, больше было не на что смотреть.
Наконец он заговорил:
— Ну что, неужели так уж плохо?
Она, не открывая глаз, равнодушно спросила:
— Что теперь ты от меня хочешь?
— Абсолютно ничего. Продолжай жить как жила. Это остается между нами. И я хочу, чтобы так оставалось, поняла? Ни слова семейству. Пока не придет время. Это будет нашим маленьким секретом. Знаем только ты и я.
Он боится, что, если открыто приведет меня к ним, они изменят завещание, подумала Патрис. И боится, что если я останусь у них и они узнают, то аннулируют мою долю.
Как убивают? Здесь, у нее под рукой, ничего нет. Дорога ровная, прямая. Если схватиться за баранку, попытаться нарушить управление, ничего особенного не случится. Нужны крутые склоны, крутые повороты. А здесь машина катит себе не спеша. Ну заедет в грязь, стукнет телеграфный столб. Ну встряхнет их немножко.
Кроме того, будь это даже возможно, ей самой не хотелось погибать вместе с ним. Она хотела гибели только ему. У нее малыш, ради которого она живет, мужчина, которого она любит. Она хотела жить. Всю жизнь Патрис обладала неиссякаемой волей к жизни, и эта воля не покидала ее и теперь. Даже при нынешних обстоятельствах она упрямо теплилась где-то внутри. Ничто не может ее погасить, иначе… она уже обдумала другую альтернативу.
Боже, мысленно восклицала она, если бы только у меня был…
И в этот момент она уже знала, что делать. Знала, как она это сделает. Потому что следующим словом, промелькнувшим в ее сознании, было «пистолет». И это слово было ответом на ее мольбу.
Дома, в библиотеке. Где-то там.
В памяти всплыла короткая сцена, имевшая место много месяцев назад. Давно забытая, она внезапно возникла так ясно, будто это произошло только что. Уютный свет настольной лампы. Под ней зачитавшийся допоздна папаша Хаззард. Остальные, кроме нее, уже спят. Она тоже собирается уходить. Короткий поцелуй в лоб.
— Запереть дверь?
— Нет, беги наверх, я тоже скоро.
— Не забудешь?
— Нет, не забуду. — И папаша Хаззард шутливо прищелкнул языком. — Не беспокойся, я здесь надежно защищен. Здесь, в одном из ящиков, у меня есть револьвер. Специально держим от грабителей. Мать придумала, много лет назад… и с тех пор мы так и не увидели ни одного…
Она посмеялась сей мелодраматичной шутке и потом сказала:
— Да не воры у меня на уме, а самые лучшие мамины портьеры, которые могут вымокнуть, случись ночью гроза.
Тогда она смеялась. Теперь нет.
Итак, она знает, где достать оружие.
Суешь согнутый палец. Нажимаешь. И наступает покой, уверенность…
Читать дальше