Моника Фет - Сборщик клубники

— Такова жизнь, — отвечала мать, — если бы ничего этого не было, то стоило бы это придумать.

Деревенские не приближались к мельнице. Моя мать жила как на острове. Впервые мне пришло в голову, до чего она тут одинока.

Во дворе у фермера было безлюдно. Стены отбрасывали длинные тени. От жары волосы липли к шее. Я позвонила в дверь. Через некоторое время открылось окно и выглянула девушка примерно моего возраста.

— Да? — хмуро сказала она.

Подобная неприветливость меня не обескуражила.

— Два кило клубники.

Ни слова больше не говоря, она выставила на подоконник четыре синие пластиковые корзинки. У нее за спиной виднелись стенные обои в цветочек и старомодный темный кухонный буфет.

— Сколько? — спросила я. Проведите пару лет в этой деревне, и вы разучитесь говорить полными предложениями.

— Пять евро.

Я расплатилась, окно захлопнулось, и я снова вышла на сонную деревенскую улицу.

Сборщики клубники копошились в поле, точно большие яркие птицы. Я забыла взять у матери большую корзину для покупок и держала свои корзинки прижав их к животу, что было неудобно и ненадежно. Душистый запах зрелых красных ягод веял вокруг, как духи.

Старый пес у церкви проснулся. Кончик его хвоста заерзал по земле, когда он меня увидел.

— Привет, — поздоровалась я, а он тихо заскулил.

Если бы не корзинки и боязнь их уронить, я потрепала бы его по черной свалявшейся шерсти. Никто, наверное, его не гладил. Чувствуя, как он провожает меня взглядом, я пыталась сопротивляться зарождающемуся чувству вины.

Дома я оставила корзинки на кухне и вышла на террасу. Прогулка пошла мне на пользу. Пальцы в сандалиях нагрелись и запылились, тело напиталось солнцем. Я села, запрокинула голову и закрыла глаза. Мать с бабушкой, истощив запас колкостей, мирно беседовали. В деревьях щебетали птицы. Где-то блеяла овца, вдалеке тарахтел трактор.

После окончания школы мы с Каро и Мерли мечтали на год поехать в Лондон. А до тех пор я вполне неплохо жила в симпатичном маленьком Брёле, изредка выезжая в деревню.

Шум и суета большого города могли даже доставлять наслаждение, но через несколько часов начинали действовать на нервы. Меня не покидало ощущение, что я опоздала родиться, что я должна жить в каком-то другом веке.

Берт наблюдал за женой, снующей по кухне. Ему нравилось смотреть, как она готовит, — ее движения были так уверенны, точны, красивы. Но она не любила, когда он говорил ей об этом. Она вообще не любила, когда он говорил о ней, смущаясь тем, что оказывается в центре его внимания. Но ее сдержанность, граничащая с холодностью, именно и привлекала его в ней. «Моя железная леди» — так он называл ее про себя. Раньше его горячим желанием было разбить ледяной панцирь, под которым она пряталась. Да, тогда он был не чужд жестокости в любви.

Не сразу ему удалось растопить этот панцирь, да и то не до конца. Он подозревал, что даже моменты их абсолютного единения — это всего лишь иллюзия.

Берт отхлебнул кофе и снова уткнулся в газету. Утром он мельком просмотрел заголовки, и лишь сейчас у него выдалась минута для внимательного чтения.

— Брокколи или салат?

— Что? — Он рассеянно поднял голову.

— Я спрашиваю: тебе брокколи или салат? — Теперь в голосе Марго стали часто звучать нотки упрека.

— Мне все равно.

Когда в начале совместной жизни они договаривались о распределении ролей, решили, что Марго будет дома с детьми, а Берт станет зарабатывать для них деньги. Марго сама этого хотела: она никому не доверила бы детей, даже мужу. Но в последнее время она начала задумываться, правильный ли сделала выбор. До замужества она работала менеджером в книжном магазине. Теперь она и не знала бы, с чего начинать, ведь столько воды утекло. Они никогда не обсуждали эти вопросы, особенно после рождения детей, то есть в течение последних десяти лет. Усталость и непонимание копились в тишине. Порой они засыпали над книгой или у телевизора.

— Салат, — сказала Марго, — это быстрее.

— Помочь тебе? — спросил Берт.

— Не надо. Лучше расскажи мне о новом деле, это интереснее.

Берт отложил газету, собрался с мыслями и начал. Он никогда не отказывался поговорить с ней о работе, потому что она задавала вопросы, которые не пришли бы ему в голову, направляя его мысли в иное русло. Во всяком деле полезен свежий взгляд.

Пока он рассказывал ей о Симоне Редлеф и двух других девушках, убитых на севере Германии, их лица стояли у него перед глазами, счастливые, смеющиеся. Такими они остались на фотографиях, которые он прикрепил к стене у себя в кабинете.