Томас Харрис - Черное воскресенье

У полицейского в руке — револьвер.

— Я вас слушаю. — Далия притворяется, что только что заметила револьвер. — Господи, что случилось?

— Не двигаться! — Свободной рукой Салливэн нащупал выключатель. Комнату залил яркий свет. Теперь Далии стало видно все, чего она не разглядела в темноте. Полицейский обвел комнату быстрым внимательным взглядом.

— Что вы здесь делаете?

— По-видимому, просматриваю снимки.

— Кто-нибудь еще здесь находится?

— Сейчас — нет. Несколько минут назад сюда заходила сестра.

— Блондинка? Вашего роста?

— Да, кажется.

— Куда она пошла?

— Понятия не имею. А что происходит?

— Мы выясняем.

Охранник заглянул в остальные комнаты отделения радиологии и вернулся, отрицательно качая головой. Полицейский смотрел на Далию. Что-то в ней было не совсем так, как надо, только он не мог определить, что именно. Надо бы обыскать ее и отвести вниз, к этой старшей сестре. Надо бы обеспечить безопасность на этом этаже. Надо бы связаться по рации с напарником. Медсестры! Даже воздух вокруг них кажется белоснежным. Ему не хотелось своими грубыми руками касаться этой белоснежной формы. Ему не хотелось выглядеть полным идиотом, надев наручники на медсестру.

— Вам придется пройти со мной. Ненадолго. Нам нужно задать вам несколько вопросов.

Она кивнула. Салливэн убрал револьвер, но язычок кобуры накидывать не стал. Сказал охраннику, чтобы тот проверил остальные двери на этаже, и снял рацию с пояса.

— Шесть-пять, шесть-пять!

— Ага, Джон, — ответил напарник.

— Женщина в радиологии. Одна. Говорит, подозреваемая была здесь и ушла.

— Парадное и черный ход прикрыты. Хочешь, поднимусь к тебе? Я на площадке третьего.

— Доставлю ее на третий. Скажи старшей, пусть будет на месте.

— Джон, старшая говорит, в это время никто не может быть в радиологии.

— Везу ее вниз. Будь на месте.

— Кто это сказал, интересно? — возмущенно спросила Далия. — Неужели она? Правда?

— Пошли, — сказал он. Он шел за ней следом к лифту, не спуская с нее глаз, держа правую руку у кобуры.

Войдя в кабину, Далия остановилась у панели с кнопками. Двери закрылись.

— Третий? — спросила она.

— Я сам. — Он протянул правую руку к кнопке.

Рука Далии по-змеиному гибко дотянулась до выключателя. Чернота. Абсолютная тьма в кабине. Шарканье ног, скрип раскрываемой кобуры, вскрик боли, ругательство, шум падающего тела, сиплое дыхание, хрип… На табло над дверью мелькают цифры светлыми пятнышками во тьме кабины.

На третьем этаже напарник Салливэна следил за миганием цифр над дверьми в лифтную шахту. Три. Он подождал. Лифт не остановился. Два. Лифт встал. Ничего не понимая, полицейский нажал на кнопку «Вверх» и подождал, пока лифт поднимется снова. Он встал прямо перед дверьми. Двери раскрылись.

— Джон? Господи, Джон!

Полицейский Джон Салливэн сидел, прислонившись к задней стене кабины. Рот его был широко раскрыт, глаза вылезали из орбит, из шеи, словно бандерилья, торчала игла от шприца.

Далия бежала. Длинный коридор второго этажа покачивался перед глазами, лампы дневного света мелькали над головой. Она промчалась мимо перепуганного дежурного, свернула за угол и влетела в бельевую. Натянула светло-зеленый халат хирургической сестры. Упрятала волосы под зеленый колпак. Повесила на шею марлевую маску. И — вниз по лестнице, на первый этаж, в отделение «Скорой помощи» в самом конце коридора.

Теперь она шла очень медленно, спокойно глядя на полицейских — их было трое, — осматривающих коридор. Словно охотничьи псы. Обеспокоенные родственники на стульях у дверей. Вопли пьяницы, которого кто-то ударил ножом. Избитые в драке, ожидающие перевязки.

Низкорослая толстая пуэрториканка сидела на скамье, пряча лицо в ладонях. Плакала навзрыд. Далия подошла, села рядом, обняла за плечи.

— No tenga miedo, [34] Не волнуйся (исп.). — тихо сказала она.

Женщина открыла лицо, коричневатое, как орех, взглянула на Далию, приоткрыв рот. Блеснул золотой зуб.

— Хулио?

— Все будет хорошо. Пойдем, выйдем со мной. Походим по улице, подышим свежим воздухом. Вам станет полегче.

— Но я…

— Ш-ш-ш. Делайте, что вам говорят.

Далия заставила женщину подняться на ноги, и теперь та стояла, по-детски успокаиваясь под сильной и ласковой рукой, стояла в старых, растрескавшихся туфлях, выпятив отвисший от бесчисленных беременностей живот.

— Я же ему говориль, я ему сто раз говориль…

— Не надо так волноваться.