Томас Харрис - Черное воскресенье

Он был восьмилетним мальчишкой с вечно разбитыми коленками и стоял на вытоптанной игровой площадке у сельской школы, когда вдруг, взглянув вверх, увидел воздушный корабль. Серебряный гигант развернулся поперек ветра и поплыл над школьным двором, а за ним в воздухе разворачивался шлейф крохотных белых точек, плавно опускавшихся вниз. Это спускались парашютики с шоколадными батончиками «Бэби Рут». Бросившись бежать вслед кораблю, Майкл некоторое время мог оставаться в его тени, ползущей через школьный двор. Другие ребятишки тоже бежали вместе с ним, шумя и толкаясь, в надежде поймать батончики. Они добежали до пашни за игровой площадкой, и огромная тень, теперь уже не гладкая, а волнистая на вспаханной земле, уплыла прочь. Майкл, в своих коротких штанишках, выбежал на поле и упал, ободрав о комья засохшие было ссадины на коленках. Поднявшись на ноги, он стоял и смотрел вслед дирижаблю, пока тот не скрылся из глаз; струйки крови стекали с колен в ботинки, в кулаке был зажат батончик с парашютом.

Майкл говорил словно в забытьи, и Далия, заслушавшись, прилегла на кровать рядом с ним. И когда он погрузился в ее объятия, глаза его были полны детского удивления, а восхитительный свет того давнего дня все еще играл на его лице.

С той ночи он перестал стесняться. Ведь она узнала о его ужасающем замысле и отнеслась к нему как к своему собственному. И тело ее приняло его без иссушающей требовательности, но с бесконечной щедрой добротой. Она не видела его уродства. Теперь он чувствовал, что ей можно сказать все, и он говорил и говорил о том, о чем раньше не мог сказать никому, даже Маргарет. Особенно Маргарет.

Далия выслушивала его излияния сочувственно, с глубочайшим интересом. Она никогда не выказывала ни малейшего признака отвращения или страха, хотя давно поняла, что он может быть опасен: когда он рассказывал ей о некоторых событиях своей жизни, он вполне мог вдруг перенести на нее гнев, который испытывал к тем, кто нанес ему незаживающие раны. Далии было необходимо узнать Ландера как можно лучше, и она изучила его очень хорошо, лучше, чем кто бы то ни было, лучше даже, чем высокая комиссия, расследовавшая его последнюю чудовищную акцию. Следователям пришлось основываться только на бесчисленных документах и фотографиях, Далия же знала все из первых уст.

Разумеется, она изучала Ландера, чтобы использовать его в своих целях, но разве кто-нибудь выслушивает излияния совершенно бескорыстно? Она могла бы стать его добрым гением, если бы ее целью не было убийство. Его абсолютная откровенность и ее собственные умозаключения открыли ей не одно окно в прошлое Ландера. Через эти окна она могла следить, как выковывалось ее смертоносное оружие…

Объединенная школа Уиллет-Лоранс — типичная сельская школа между городишками Уиллет и Лоранс в Южной Каролине. Второе февраля 1941 года

— Майкл, Майкл Ландер, иди к доске и читай свое сочинение. Бадди Ивз, слушай внимательно. И ты тоже, Аткинс-младший. Другие работают, а вы оба только и знаете, что баклуши бить. Увидите, на четвертных контрольных в вашем классе агнцы уж точно будут отделены от козлищ.

Майкла в этот день вызывали еще два раза. Он выглядит удивительно маленьким и жалким, когда идет вдоль прохода между партами. В этой школе нет программы, рассчитанной на особо одаренных детей. Майкла просто переводят из класса в класс досрочно. Ему только восемь лет, а он уже в четвертом.

Бадди Ивзу и Аткинсу-младшему по двенадцати. Они провели перемену, макая второклашку головой в унитаз. Теперь они слушают очень внимательно. Только их не интересует сочинение Майкла. Их интересует сам Майкл.

Майкл знает — придется расплачиваться. Стоя у доски, лицом к классу, в своих коротких, висящих мешком штанишках — в таких ходит в классе он один — он читает сочинение еле слышным голосом и знает: расплачиваться придется обязательно. Он надеется, что это произойдет на площадке. Лучше пусть побьют, только бы не макали.

Отец Майкла — пастор, мать возглавляет местную секцию Ассоциации родителей и преподавателей. Майкл вовсе не похож на милого, живого ребенка. И он думает, что с ним что-то очень сильно не так. Потому что всю жизнь, сколько он себя помнит, его переполняют чувства, пугающие и пока не доступные его пониманию. Он не умеет еще дать определение гневу и отвращению к самому себе. Он выглядит в собственных глазах маменькиным сынком в коротких штанишках и сам себе за это ненавистен. Иногда он стоит и смотрит, как его сверстники играют в ковбоев в соседней рощице. Он пару раз тоже попробовал играть с ними, вопить «бабах» и целиться указательным пальцем. И чувствовал себя последним дураком. И все сразу видели, что он вовсе не ковбой, потому что только притворяется, что ему интересно.