Уэйн Сэлли - Болеутолитель

«Глупец! — Проповедник мысленно выругал себя. Зрение сыграло с тобой дурную шутку, старина!»

Он покачал головой. Никогда раньше не видел этого Винса. А ведь он вроде бы должен помнить в лицо местных инвалидов.

Боже милосердный, интересно, какие там гадости изрыгает в микрофон Ти! Проклятье, как же здесь холодно…

Двигаясь широкими шагами, проповедник уже выходил на свою улицу, когда наступил на что-то маленькое и квадратное. Черная книжечка, чуть больше записной. Обложка была гладкой, буквы в названии — полустертыми. Лэтимор подошел поближе к неоновой рекламе у здания театра. Прищурившись, священник прочел: «Мои псалмы на каждый день.» Тут он услышал сирену полицейского автомобиля и понадеялся, что это не связано с Ти и микрофоном. Если повторится то же, что и в прошлый раз, то, честное слово, он воткнет в него вилку.

Может быть, возвратиться туда, к Винсу, подумал он, и узнать, не он ли обронил книгу. Нет, сейчас важнее вернуться к Ти.

Хейд пошевелился. Его ягодицы занемели от сидения в узком кресле. Ему очень хотелось почесать ногу, но он боялся того, к чему может притронуться. А вдруг остались не только ноги, но и таз с несгоревшими половыми органами!? Хейд благодарил Отца за то, что священник вроде ничего не заметил.

Им овладело чувство сонливости и сытости. В его мозгу плавали ежесекундно меняющиеся образы… Он видел толстую крысу, беспомощно плывущую вниз по канализационной трубе навстречу своей неминуемой судьбе; воды становятся все более бурными, а туннель — все более мрачным.

Может ли крыса считать себя мученицей?

Голова его подпрыгнула от икоты, как у крысы в канализации, раз, другой. Наконец, подбородок нашел себе уютное место в складках куртки. Крыса прекратила борьбу. Болеутолитель уже видел другие сны.

В этом сне Отец положил четверть доллара на маленький столик, рядом с пустыми бутылками из-под пива и мужскими журналами. Обложки, мятые и влажные, имели заголовки типа «Торс» или «Джентльмен для джентльмена».

Он был очень рад доставить Отцу удовольствие. Серебряный четвертак, черные волосы, зачесанные назад расческой. Запах «Гловер-тоника» и еще каких-то отвратительных медикаментов на меду. Красные наклейки на пивных банках… Как-то раз ему было позволено выпить пива, много лет назад. У него из носа пошла пена. Курить в школе он уже пробовал, а вот пиво не мог терпеть еще долгое время. Журналы с черными обложками, голубыми небесами и бронзовыми телами. Мужскими телами.

Должно быть, во сне он был младше; чтобы почесать голову Отца, приходилось тянуться. По старому телевизору показывали комедию с Норманом Лиром, а ведь в квартире на Тукер-стрит у них не было этого телевизора. А во сне они находились на Тукер-стрит.

Хейд погрузил пальцы правой руки в волосы старика до первых суставов. Винс Дженсен застонал: «аааааххххххх». Хейд посмотрел на свое тело. Во сне он был подростком, потому что вокруг его члена и яичек уже вились курчавые волосы. На нем была надета майка с надписью золотым и коричневым «Иисус Христос — Суперзвезда», времен семидесятых. И больше ничего. Майка пахла марихуаной. Во сне ему почти всегда чудились разные запахи, поэтому в реальной жизни ароматы улицы или спальни часто вызывали у него ощущение уже пережитого.

Его левая рука тоже мягко легла на волосы Винса Дженсена, и пальцы начали массировать кожу на его голове. Сейчас Отец начнет делать движения, поворачиваясь в кресле так, чтобы прикоснуться к Сыну…! Ему не нравилось ходить по комнате полуголым. Но… раз он так хотел…

Пронесшаяся наяву электричка внесла еще один звук в его подсознание.

Стук вагонов складывался в фразу:

Вот мое тело, передаю его тебе…

Втирать, втирать… АААААааааааххххххх, сынок… Скрип, скрип по большой старой голове, взгляд на сильные ноги старика… брюки поднялись выше линии носков. Коричневые брюки, белые носки. Скрип, скрип, аааааахххххх, еще, сынок, еще, еще… Большие пальцы вылезли из дырок в носках. Длинные желтые ногти загибались.

Отец часто называл его «ди-пи», как и мать раньше. Это расшифровывалось «тупоголовый поляк». Толстуха Джейн, официантка из «Трайангл-Грилл» называла «ди-пи» всех, кто мало давал на чай. Она почему-то считала всех поляков недотепами и жмотами.

Пока Хейд скреб его голову, Отец смотрел на журналы. Он всегда давал за это мальчику блестящий четвертак.

Он скреб череп Отца яростно и неистово, как будто стирал белье на жесткой доске. Именно так нравилось Отцу. Отец издал еще одно, последнее аааахх, и тут Хейд почувствовал, как его рука погружается внутрь после звука, напоминающего треск разбиваемого яйца. Хейд почувствовал что-то мягкое и влажное.