Уэйн Сэлли - Болеутолитель

Сердце сделало три удара, каждый из которых щелкнул подобно клацанию затвора винтовки.

— … все продолжается, и восходит солнце и день долог, а зима не кончается, — она все еще улыбалась и говорила без умолку.

Пусть дни были бы еще дольше, — подумал он, — но пусть все это проходит. Оба они на пути к могиле. Он не рассчитывал дожить до ее возраста. Хейд удивлялся тому, какая она холодная. Казалось, что со всех сторон его окружает остывающий мир.

Они со старухой были довольно далеко от улицы. Справа, где аллея примыкала к задней стене автовокзала, за двойной застекленной дверью стояла целая батарея красных мусорных баков. Привлекательное место для взятия на небеса.

— Нет, холод меня не волнует. Я уже давно здесь живу. Очень давно, — Вильма Джерриксон все еще молола языком. Хейд посмотрел на ее морщинистое лицо, щеки, с которых свисала кожа, как воск с оплывшей свечи.

— Я тоже, — кивнул он, — Я тоже всю свою жизнь прожил здесь.

— Я жила в верхней части города. А раньше, лет, наверное, шесть или около того, мы жили на юго-западе. На углу сорок третьей и Уайпл.

Шум улицы почти совсем затих. Хейд понял, что для нее настало время соединиться с его Богом.

Ну, значит так: ты уже был готов успокоиться и расслабиться, — принять колесико успокоительное, слышь, а тут этот дешевый пижон Коновер подходит и говорит: «Парень! — знаешь, таким гнусавым свинячьим голоском, так вот и говорит — Парень, я, — говорит, тебя предупредил, а в случае чего — с дерьмом смешаю!» И вот Ти стоит и скребет в затылке, весь обчесался, будто в его стриженой башке вшей полно… Тут появляется Брат-Проповедник. Помощь ему, дескать, нужна, слышь.

Братишке этому, который с Луны свалился, приспичило посмотреть, чего это там с бабкой у театра, все ли в порядке, что-то он нехорошее почуял. И вот он, значит, попросил Ти, который еще не отошел от разборки с долбаным копом, присмотреть за микрофоном. Ти пообещал присмотреть и Братишка, значит, ушел.

Ух, как же ухмылялся этот говноед Коновер, когда Мэфер вышел из закусочной. А потом ухмылялся Ти, когда, взяв в руки микрофон, пробормотал: «Мать твою так, „серое мясо“», и сплюнул. Затем с блаженной улыбкой обратился к толпе прохожих:

— «Отец наш, сущий на небесах…»

Хейд больше не ощущал сопротивления хрупких плеч старухи. Они мялись в его руках, как сосиски, которые дядя Винс приносил к пиву по пятницам.

— Сынок, — похоже, что Вильма потеряла чувствительность. Но в глазах ее он заметил понимание, они сверкали, как хромированные части кресла.

— Скоро вы будете дома, — голос его звучал как-то волнообразно, ему было трудно сохранять определенную громкость. Все мышцы напряглись. Хейд стиснул зубы.

Женщина посмотрела на него.

— Сынок, — прошептала она в последний раз.

По правой щеке старушки скатилась слеза и исчезла в серых складках жакета. Отодвинувшись чуть назад, он подготовился к финальному рывку ее тела в свою грудь. В землю обетованную. Мои легкие — это голубые небеса, подумал он.

И тут послышался голос. Нет, это не был голос Отца. Он звучал не внутри его, он звучал за спиной, хриплый и тревожный.

— Мэм? Вы здесь, мэм?

Похоже, что женщина узнала этот голос, подумал Хейд. Они стояли напротив двойных дверей, мусорные баки источали вонь. Дверь была заклеена плакатами, приглашающими посетить бар «Нолен Войд».

Он легко толкнул кресло и покатил его к этой помойке, бросив взгляд за спину.

У меня неприятности, Отец!

Маленькая женщина в кресле казалась каким-то комическим персонажем; она дергалась в его руках, подпрыгивала, как будто уже испытывала восторг.

ОТЕЦ!

Если камень, на который он наткнулся колесом, был знаком свыше, то это был, разумеется, дурной знак. Возможно, это испытание, которое он не сможет пройти.

В пятидесяти футах сзади показался Брат-Проповедник. Он с трудом различал очертания кресла и склонившейся к нему фигуры.

Хейд от досады прикусил щеку. Отец предупреждал его, что пока еще нельзя допускать присутствия посторонних при сотворении чуда и, о БОЖЕ! левое колесо коляски наткнулось на камень. Он упал вперед, позабыв о силе своих рук.

Из-за этого падения он стиснул плечи Вильмы Джерриксон и тут же сломал ей ключицу. Ее правая лопатка треснула в его тисках. В тисках Болеутолителя. Будучи не в силах разжать пальцы, он проник ими под кожу, разрывая дряблые мышцы и сухожилия.

Хейд почувствовал, как горячая человеческая плоть кипит в его пальцах.