Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты

Я училась быть тактичной. Начинала понимать, что «подливание масла в огонь» принесет больше неприятностей, чем удовлетворения. Поэтому я не стала передавать матери, что Вера говорила Хелен по поводу маленьких детей. Но мать — то ли это было шестое чувство, то ли нечто вроде телепатии, часто устанавливавшейся между нами, — заявила, что не удивится, если после окончания войны у Веры появятся еще дети.

— А она будет не слишком старой?

Мать возмутилась:

— Она моложе меня!

Постельное белье было снято и отправлено в стирку на том основании, что «часть той дряни, которой она мажет лицо», могла попасть на наволочку. Утренней почтой мать с отцом получили вежливую записку с благодарностью — должно быть, Иден написала ее в поезде. В следующий раз мы встретились в саду Хелен, где Иден рассказала мне, как Вера спасла ей жизнь.

Вчера Хелен приходила ко мне на чай. Чашка чая с пирожным, потом десятиминутная пауза, потом напитки. Хелен любит именно так. Она называет это «остаться на коктейль» и пьет херес или просит меня приготовить ей две порции мартини, перемешанного, а не взболтанного в шейкере, с зелеными оливками вместо лимона, и всегда повторяет милую шутку, что достаточно показать налитому в стакан джину бутылку вермута. [41] Мартини — коктейль из джина и вермута. Чем больше пропорция джина, тем суше мартини. Некоторые любители очень сухого мартини считают, что вермут добавлять вообще не нужно — достаточно показать налитому в стакан джину бутылку вермута. После окончания школы, до отъезда в Болонью, Джейми работал барменом на Хаф-Мун-стрит — в тех обстоятельствах об Оксфорде не стоило и думать, — и в первый же день в бар пришел американец и заказал сухой мартини. Джейми понятия не имел, как приготовить коктейль, но знал, что «Мартини» — это вермут, и сделал все, что мог. Немного погодя американец вернул ему напиток и спросил, есть ли там джин.

— Конечно, нет, — возмущенно ответил Джейми.

Американец рассмеялся, научил его готовить сухой мартини и оставил десять шиллингов — огромные чаевые по меркам 1962 года.

После смерти генерала Хелен отдала Уолбрукс сыну, который к тому времени женился во второй раз, и у которого была маленькая дочь. Это красивый дом с великолепным участком, и я иногда развлекаюсь мыслями о том, что он едва не стал моим. Но я не жалею об этом. Хелен поселилась в Лондоне, в квартире в Байна-Гарденс, рядом с Олд-Бромптон-роуд. Думаю, она ожидала увидеть Лондон точно таким же, как в 1918 году, когда провела там один сезон под опекой кузины старой миссис Ричардсон. Лондон, конечно, изменился, но не Хелен: она одевалась по моде тех времен, всюду ездила на такси, обставила квартиру в смеси стиля модерн с англо-индийским, с массивной белой мебелью, медными украшениями из Варанасси и штрихами от Сайри Моэм. [42] Известный художник по интерьерам. Каждый день в пять часов Хелен пила чай, а в шесть делала себе коктейль; по вечерам она звонила детям — через день, раз сыну, раз дочери. Они часто приезжали в Байна-Гарденс навестить ее и привозили с собой внуков. Хелен водила их в ресторанчик «Клариж Брасери» на ленч — «шведский стол» со скидкой. И еще у нее была я, жившая поблизости, на Викаридж-роуд.

Хелен приходится мне теткой — правда, лишь наполовину. Однако это неполное родство, о котором Вера с готовностью забывала, называя Хелен сестрой, почему-то всегда мешало мне считать Хелен теткой. Я не называла ее «тетей» (на чем она сама настояла), а когда знакомила с людьми, сообщала только ее имя, лишь изредка прибавляя «мой друг». Я никогда не считала ее теткой, не говоря уже о другом эпитете, которым когда-то получила право ее называть.

Ей восемьдесят девять, и она все такая же худая и даже гибкая — вроде ревматической ивы с потрескивающими суставами. Хелен по-прежнему любит шифон и другие прозрачные, струящиеся ткани и всегда носит шляпку. Тем не менее она в конце концов отказалась от моды двадцатых годов и теперь одевается как королева-мать — бледно-голубые тона и большие шляпы. Золотистые волосы стали белыми как снег, но по-прежнему пострижены как у Гертруды Лоуренс, когда она снималась в «Частной жизни».

Я размышляла, не пригласить ли Дэниела Стюарта. Хелен положила конец моим сомнениям, ответив твердым «нет» на вопрос, как она к этому отнесется. Хелен называет его букмекером, хотя прекрасно знает, кто такие букмекеры, а также что Дэниел не имеет к ним никакого отношения.

— Я не против побеседовать с букмекером наедине, — сказала она, садясь и, как всегда, не снимая шляпы. — Нет, конечно, я против и предпочла бы уклониться — это не шутка, обсуждать в таком ключе бедняжку Веру, — но я хочу сказать, что смогу выдержать, если мы с букмекером будем только вдвоем. Но присутствие третьего человека, даже тебя, дорогая, сделает разговор чудовищно публичным .