Эндрю Клейвен - Час зверя

Зах громко пукнул. Желудок понемногу успокаивался. Он поморгал, восстанавливая ясность мыслей. Смял в руках целлофановую обертку и, пятясь, выбрался из кухни. Оглядел с порога сушилку-декорацию. Все ли в порядке? Голова ничего не соображает. Зах, не доверяя своим чувствам, поймал себя вдруг на том, что пристально изучает лучистую капельку воды на краю раковины. Нужно сосредоточиться. Отвернулся. Обвел взглядом все помещение. Серая пыль. Расплывчатые очертания книжных колоннад и руин. Облизав губы, Зах слегка усмехнулся. Квартира — вылитый Олли. Он даже засмеялся негромко. Оливер, Оливер! Только брат всегда выручал его. И тогда, когда мама умерла. И тогда, когда папа их бросил. Когда его вышибли из колледжа. Когда он едва не умер от наркотиков в христианском прибежище в Пенсильвании. И той ночью — той ночью, когда он накачался по горло и валялся там, в коттедже… Оливер. Так много всего связано с ним. Он почувствовал, как поднимается изнутри волна нежности к старшему брату.

«Как все это странно», — подумал Зах. Вернувшись в ванную, он снова склонился над красной сумкой. Да-да, это просто ужасно. Оливер и он. Столько прожито вместе, столько пройдено. Даже обидно, что они уже вовсе не молоды. В сознании Заха всегда оставалось местечко, где Олли и он по-прежнему малыши, ребятишки, жившие в домике на Лонг-Айленде, с папочкой и мамочкой, все вместе. Зах коснулся коленями кафельного пола, запаковывая свой мешок. Убрал шприц и целлофановую обертку. Схоронил маску-череп под одежками Тиффани. Просто ужасно, что Олли уже стукнуло тридцать один и волосы у него на лбу редеют. Ему самому до сих пор казалось странным, что приходится бриться по утрам. А порой его удивляли эти разговоры, эти взрослые, совершенно взрослые дискуссии. На темы политики, искусства, религии. Зах говорит что-то вроде: «Душа может оказаться особого рода излучением, исходящим от тела, она переживает его смерть, как газ переживает гибель элементов, из которых он сложился». Тогда Олли, заламывая руки, вопит: «Заблуждение, иллюзия! Самосознание — это та точка, в которой электрофункция мозга уже не в состоянии ощутить саму себя!» И тут посреди спора Зах слышал внезапно, как орут друг на друга братья, старший и младший: «Сам ты! — Нет, ты! — Нет, ты, сам дурак!» Они продолжали разговор, начатый в детстве. В этом вся суть. Ничего не изменилось в их отношениях.

Зах медленно застегнул молнию на сумке. Шея искривлена, голова отяжелела. С трудом перевел дыхание. Ох, он и вправду устал. Руки точно свинцом налиты. Веки слипаются. Ну, ладно. Дело уже сделано. Поднапрягшись, он запихнул красную сумку под кухонную раковину, поднялся на ноги и распрямился. Снова прошел в комнату.

Легонько застонав, Зах обрушился на матрас. Уставился в потолок, где бегали серые тени. Скоро вернется Олли. В любой момент. И тогда останется только ждать. Ждать, пока наступит час зверя. Замечательно. Замечательно, замечательно! Зах прикрыл глаза, скрестил руки на щуплой груди. Откинулся на спину, свесив ступни с постели, чтобы не замарать кроссовками простыню. Ничего не изменилось, в самом деле, ничего. Не открывая глаз, Зах начал думать о Тиффани. Представил ее здесь, рядом с собой. Обнаженная. Насела на него, обхватив мускулистыми ногами, коленями пригвоздила к постели его раскинутые руки. Опускается к нему. «Он трахал меня, Зах. В ту ночь, когда ты был в больнице. — Ласковый ротик извергает на него эти слова. — Я точно расплавленный воск. Он так сильно вошел в меня. Я кричала, кричала. Он такой большой, я едва приняла». Джинсы Заха понемногу набухают. Он дышит все тяжелее. Олли и Тиффани. Он видел их перед собой. Тиффани перегнулась через стол, подставляет обнаженную задницу, Оливер прилип к ней сзади, работает бедрами. Из глаз младшего брата хлынули слезы. Потекли, холодные, неприятные, вкось, к вискам, намочили подушку у него под головой. Джинсы чуть не лопаются, такая сильная эрекция.

Потом Тиффани попыталась выкручиваться, будто бы она все выдумала. «Ведь именно это я должна делать? — Она прикидывалась, будто это — лишь часть той игры, которую они вели вдвоем, часть его Мученичества. — Ты же сам велел мне говорить тебе подобные вещи. Ведь ты этого хотел, не так ли?» Однако Зах с самого начала догадался: это — правда. Они провели вместе ту ночь, когда он валялся в больнице. Он воображал, как непристойно вращаются бедра Оливера, покуда его петушок проникает внутрь Тиффани и выскальзывает из нее. Ему казалось, что он подглядывает за ними из потайного убежища. Из глубокой тьмы, издалека…