Эндрю Клейвен - Час зверя

Как только автомобиль скрылся с глаз, Перкинс зашагал дальше. Он пересек улицу и подошел к магазину Миновал витрину, ее грозные сокровища: кипы авторских экземпляров, прижавшихся друг к другу в поисках тепла. Фотографии амазонок, злобный ум сверкает в интеллектуальных очах.

Триш, которую Перкинс прозвал Вошью, согнулась за прилавком — восьмиугольной приземистой полкой посреди помещения. Перкинс, громко топая, направился к ней, но Триш не обратила на него никакого внимания, даже головы не подняла. Ей недавно исполнилось двадцать лет, тощая-претощая, голова — узкий вытянутый цилиндр, белая прядь волос торчит вверх, точно стрелка лука. И лишь широкие плечи, распялившие кожаную куртку, придавали ее фигуре хоть какой-то объем. Триш, копаясь в прилавке, перебирала записи новых поступлений.

Перкинс нагнулся к ней, его кулаки врезались в две стопки лесбийской поэзии.

— Что ты ему сказала, Триш?

— Отвали.

— Что ты сказала Муллигену?

— Поцелуй меня в задницу.

— Где Тиффани?

Триш ответила непристойным жестом. Зубы терзают жвачку.

— Слушай, Триш, — сказал Перкинс, — я прекрасно знаю, как ты ко мне относишься. Попробуй все-таки понять. Одно дело твои феминистические теории и воззрения и все прочее, а другое — то, что сейчас происходит Ясно? Сейчас важно то, что происходит. Тут твои взгляды и теории ни при чем. Мы должны разобраться в этой ситуации. Ты поняла наконец?

Триш презрительно глянула на него и выдула из жвачки радужный пузырь. Перкинс наблюдал, как покачиваются в ее правой ноздре пять золотых колечек. От этого зрелища у него, как всегда, засвербило в носу.

— Просто поразительно: врываешься сюда и ведешь себя так фаллически, — угрожающе проворчала Триш.

— Господи Иисусе!

— Ты что, в самом деле надеешься, что я стану считаться с притязаниями самца?

Оливер повесил голову.

— Тебя и пускать-то сюда не следует, — продолжала Триш, — ты детеоризируешь женщин.

— Постой, постой. Я не де-как-его-там вот уже неделю. Разве мужчина не может перемениться к лучшему?

— Законченный женоненавистник.

— О, я недостаточно законченный для тебя, крошка.

— Твои стихи следует сжечь на костре в виде чучела.

Перкинс залился яростным румянцем, руки, все еще опиравшиеся на лесбийское творчество, задрожали.

— Как можно сделать чучело из стихов, Триш? Что за чепуха! Послушай, ты позволишь мне поговорить с Тиффани или предпочтешь, чтобы ею занялась полиция?

На этот раз в глазах Триш мелькнула искорка. Она притворилась, будто полностью поглощена своей работой, челюсти с щелканьем продолжали обрабатывать жвачку. Наконец, так и не поднимая глаз, девушка угрюмо спросила:

— Полицейский сказал, что произошло убийство. — Она вдруг резко дернула головой и уставилась на Оливера. — Это правда?

Перкинс кивнул.

— Верно, произошло убийство.

— Великолепно. Просто великолепно, — искривив рот, процедила она. — Подонки. Что ты, что твой братец. Во что вы впутали Тиффани?

— Ты сказала Муллигену, где она?

— Я понятия не имею, где она. Ничего я ему не говорила. Ясно? А теперь убирайся отсюда, сперматозоид.

— Либо я, либо копы, Триш, — повторил Перкинс. — С кем-то из нас ей придется поговорить.

— В самом деле? А который из вас хуже?

Перкинс промолчал. Он и сам не знал, что ответить.

— Дерьмо, — буркнула Триш. — Пошел вон, придурок. Черт бы тебя побрал! И тебя, и твоего братца. Черт побери вас обоих.

Перкинс удивился, почувствовав, как заливает его изнутри алая волна гнева. Сейчас он ухватит Триш за кожаную куртку, перебросит через прилавок и надает пощечин по этой ухмыляющейся физиономии. Он заставил себя сделать шаг назад.

— Я же ей сто раз говорила, мужчины — дерьмо.

— Разумеется, — фыркнул Перкинс. — Сучка завистливая.

Не стоило давать Триш такой козырь: она мгновенно побагровела, глаза увлажнились.

— Иди соси мальчишек, гомик, — пропела она, — ты же любишь мальчиков.

— Ну да, ну да, ну да, — подтвердил он.

«В Гринвич-Вилледже это вполне сошло бы за интеллигентный разговор», — подумал Перкинс. Махнув на прощание рукой, он повернулся к девушке спиной и направился к двери. Ладонь уже коснулась металлической рамы, расплющилась о нее.

— Эй! — рявкнула Триш. Перкинс, не оборачиваясь, остановился. — Эй, — повторила она. — Постой, яичкоголовый.

Перкинс глянул через плечо.

— Что тебе?

Последовало недолгое молчание, потом Триш тяжело, обреченно вздохнула.