Эндрю Клейвен - Час зверя

— Олли? — донесся из кресла голос бабушки.

Оливер прошел мимо нее, прямиком в кухню. Там тоже имелся телефон, висел на стене возле холодильника. Оливер снял трубку, приложил ее к уху. Постоял, глядя на кнопки с цифрами. Потянулся к ним, намереваясь набрать номер.

И все же он так и не нажал на нужные кнопки. Просто стоял, уставившись на них, прижимая к уху телефонную трубку, вслушиваясь в долгий гудок. Краем глаза он вбирал всю кухню, задумчивый блеск медной посуды, зеленый линолеум на полу. Смотрел на телефон и ждал, пока гудок не прервался. Послышался механический голос: «Если вы намерены позвонить, опустите, пожалуйста, трубку, а затем снимите снова и наберите номер…»

Тогда Перкинс осторожно опустил трубку на рычаг и вновь уставился на телефон. Внутри чернота и муть, в мозгу затаилась неожиданная мысль, он внезапно подумал: «Сегодня я умру. Они убьют меня». Оливер мгновенно уверился в правоте собственного предчувствия — они его убьют. И потом, это же не просто предчувствие, это вполне разумное предположение. Раз Тиффани и ее напарник решили подставить Оливера, им придется его убить, разве не так? Иначе он сумеет оправдаться, сумеет убедить полицию в своей невиновности, а если они его прикончат — подстроят что-то вроде самоубийства или несчастного случая, — вот тогда они и в самом деле смогут все свалить на него…

И на Заха!

«И на Заха!» — подумал он. Вот так-то. Заха они тоже убьют.

Оливер все еще глядел на телефон. Руки, прижатые к бокам, задрожали. Страх, прежде подобный запертому мотыльку, превратился в огромную летучую мышь, затрепыхался где-то внизу живота, забил огромными крылами. Хочет расправить крылья, хочет взлететь…

Ты и сам знаешь правду. Ты просто не хочешь поверить.

Перкинс глядел на телефон и дрожал все сильнее. Он сам не понимал, почему не решился позвонить.

Я все расскажу.

Почему, почему он не подошел к телефону сразу же, в спальне? Почему вместо этого потащился на кухню?

Перкинс прикрыл глаза, сердце тяжело ухнуло. Летучая мышь, поселившаяся в его внутренностях, испытывала крепость своих крыльев, била ими о его ребра, норовя вспорхнуть. Вот-вот вырвется на волю. Перкинс всегда знал, если он забудется хоть на минутку, «оно» вырвется, завизжит, заухает. Нельзя распускаться. Думать тоже нельзя. Нельзя оставаться трезвым, нельзя влюбляться, нельзя писать стихи…

Страх вырвется и разрушит все, уничтожит всех, кем он дорожил.

Ты и сам знаешь правду. Ты просто не хочешь поверить.

Перкинс с трудом приподнял голову. Повернулся и осмотрел коридор. Он догадывался, что там увидит.

Металлическая дверь напротив спальни распахнута. Задняя дверь. Задвижка сорвана, с площадки в щель между краем тяжелой двери и ее рамой льется серебристый свет. Перкинс застыл на месте, тупо уставившись на открытую дверь. В глубине его желудка ворочалась черная тварь, ширяла крылами, красным огнем горели голодные глаза. Дожидается своего часа.

— Олли? — Голос бабушки из гостиной. Слабый, дребезжащий, певучий. — Олли? Что происходит?

Перкинс не ответил, с трудом переводя дыхание. Он держал себя в руках, собирался с мыслями. Стоял перед телефоном, глядел в глубь коридора на раскрытую дверь.

«Она ушла, — молотом стучало в голове. — Тиффани ушла».

Именно так. И он сам позволил ей уйти.

Нэнси очнулась под пение сирен, воющих у нее над головой. Истошно вопя, красноглазые демоны проносятся совсем рядом. Вспышки красного света, промельки белого… Нэнси со стоном перекатилась на спину, веки, затрепетав, разомкнулись. Она увидела небо, чисто промытое темное небо над Манхэттеном, без единого звездного пятнышка. Округлая луна, радужные крылья облаков, зубчатая линия небоскребов на горизонте, полуосвещенные башни торчат, точно пальцы, сжимают в горсти пурпурные стены ночи.

— Господи! — пробормотала она. — Больно-то как. — Сирены орут, слетают с высоты, нырком — к ее голове. Все громче, громче. «Они уже тут, — смутно соображала Нэн, — они хотят меня поймать». Слегка приподнялась. Боль! Боль опрокинула ее навзничь, рот приоткрылся в беззвучном крике. Все мускулы на спине разорваны, ветер бьет в живот бейсбольной битой, голова кружится, молоточек ударяет в виски. — Господи! — Прижала руку ко лбу, словно опасаясь, не вылетят ли мозги. Истошное завывание сирен непереносимо. Отблески красных огней мечутся по небу.

Волосы отчего-то увлажнились. Теплая густая жидкость чуть повыше виска. Робко коснулась рукой и поглядела на испачканные пальцы.