Андрей Курков - Приятель покойника (сборник)

– Я с вами пройдусь немного. – Турусов выпрямился и осмотрел помятые и грязные брюки.

– Валяйте, я – гуманист.

Они медленно шли по кромке. Дружинник у самой границы с полем, Турусов рядом. Дружинник зорко всматривался в далекие очертания Кенгаракса, держа руки за спиной. Турусов тоже поглядывал туда, но совсем другим взглядом. Он пытался понять, почему возник этот Кенгаракс – ведь не из одной прихоти решившей стать святой Клавдии Николаевны, матери Павла. Если бы не было этих людей, то и места не возникло бы. Расспрашивать дружинника не хотелось. Голос его был неприятен Турусову, да и сразу чувствовалось: в каждом слове сквозило его отношение к этому месту и его обитателям.

Так они шли и молчали довольно долго, пока впереди не показался идущий навстречу старик, рослый и могучий. Только седые волосы и крупные морщины-рытвины выдавали его возраст.

– Ну вот и смена, – облегченно вздохнул дружинник.

– Доброе утро нашим бойцам! – поздоровался сменщик. – Как ночь прошла?

– Порядок. Ни побегов, ни переползов не было. Вот только этот приполз, – дружинник показал взглядом на Турусова, – но он не кенгараксовец.

Дружинник отдал сменщику повязку, попрощался и, не глянув на своего недавнего собеседника, отправился на работу.

Старик поправил повязку на рукаве, расправил плечи, посмотрел дружелюбно на Турусова и занялся физзарядкой. Приседал, отжимался от земли, устраивал бег на месте. Турусов стоял рядом и только ловил на себе хитроватые взгляды этого немолодого физкультурника.

– Давай поборемся! – предложил старик.

– Спасибо, но я не любитель.

– Значит, хлюпик, – поставил диагноз старик. – С таким поколением, как ваше, войну не выиграешь! Даже будущую нравственность не защитишь!

– Чью? – ухмыльнувшись, спросил Турусов. – И от кого?

– Вы меня на дискуссию не вызывайте. Если вас подослали с того края поля, то можете сразу же возвращаться! ничего в наших магазинах вам не продадут! Не хотите работать – занимайтесь голоданием! Все равно жизнь заставит к станку вернуться!

– А разве кенгараксовцы не хотят работать? – поинтересовался Турусов.

– А кто их возьмет! Они же без прописки, а некоторые даже без паспортов. А это все равно, что сбежавший крепостной до отмены крепостного права. Может, на них розыск объявлен, поэтому они там и торчат.

Старик тяжело вздохнул, и лицо его помрачнело.

– Не для таких же, как они, я свою кровь проливал! – сказал он с горечью.

– Разве кровь проливают для кого-то? – задумчиво произнес Турусов. – За кого-то – это еще куда ни шло.

– Ты меня не пропагандируй! Я твердый и знаю, что говорю, а что делаю.

Они вышли к реке и остановились. Здесь начиналась как бы естественная граница.

– Даугава, – сказал старик и сладко вздохнул.

Турусов посмотрел на лениво плывущие зеленые воды и как-то внутренне успокоился.

– И все-таки поле шире реки, – с сожалением констатировал старик.

Турусов попрощался с «пограничником» и направился к высотным домам. Он вышел на какую-то улицу, увидел автобусную остановку и решил уехать отсюда куда-нибудь в центр города, а там видно будет.

После того как остался он без вагона и без груза, настроение сделалось хронически плохим. Он чувствовал свою ущербность, вину перед каждым прохожим. Турусов так привык к своей должности, к своему грузу, что теперь как бы видел себя со стороны мизерным, жалким человечком, побирушкой на улицах города, бродягой, для которого единственный путь назад в люди – найти свой Кенгаракс и стать равным среди его жителей. Может, так и появились эти кенгараксы, может, и цыгане так собирались в свои таборы? Ведь помнит же он, как собирались на лето в самодеятельные лагеря буддисты, йоги, хиппи со всего Союза, и помнит, как гоняли их, и документы требовали, и были же у них документы, и прописка в них стояла. А у кенгараксовцев ничего нет… И исповедуют они, судя по образу жизни, неискаженную конкретность и вынужденное материальное воздержание. Только, честно говоря, святая благодетельница у них никудышная. Самозванка, одним словом. Может, вернуться в Кенгаракс, рассмотреть, разузнать все? Может, именно там он обретет во второй раз истинную конкретность восприятия жизни? Да ведь он и пошел бы назад с легкостью, только пугало Турусова перепаханное поле. Предчувствовал он, что второй раз ему поля не одолеть.

Подошел автобус. Открыл двери, пригласил войти на незнакомом языке, потом на русском.

Внутри было тепло и пусто. Турусов оказался единственным пассажиром.