Мишель Ловрик - Венецианский эликсир

И в этот момент я придумала решение для нас обоих.

— Ты должен знать кое-что о Певенш, — тихо сказала я, играя с его пальцами.

— Она в безопасности, верно? — встрепенулся он.

— О, она действительно в безопасности и довольно счастлива, как я и говорила. Дело в том, что ей так нравится в Сант-Алвизе, что, полагаю, мы навредим ей, если заберем оттуда. — Я говорила, искренне веря в то, что так и есть.

— Мы с тобой должны решить, обязаны ли мы пожертвовать собственным счастьем ради нее. Я имею в виду, что мы в своем естественном желании всегда держать ее рядом, — его глаза опечалились при этой мысли, — должны принимать в расчет радость, которую она неожиданно нашла в монастыре.

Валентин внимательно слушал мой рассказ о том, как прекрасно Певенш готовит, как легко и непринужденно чувствует себя среди монахинь монастыря. Я добавила, что некоторые из ее кулинарных шедевров обязательно прославят ее. Я пробовала их сама. Они уже успели принести монастырю определенный доход.

Я заявила:

— Если бы Певенш не была женщиной, она могла бы претендовать на серьезное признание в обществе. Я думаю, ей были бы рады при любом дворе. Наконец-то ее энергия направлена на что-то хорошее. Ее странное поведение, я думаю, было вызвано расстройством из-за того, что она не могла выразить себя, как делает это сейчас.

Возлюбленный слушал меня, стараясь поверить каждому слову. Я посмотрела на бумажную коробку, в которой отослала ему письмо. Я встала, подошла к столу и принесла ее к кровати, заметив, с каким благоговением Валентин разглядывал мои обнаженные формы. Показав коробку, я заметила:

— Может, имеет смысл предложить монахиням сотрудничать с нами? Мы могли бы прятать некоторые наши вещи в их посылках. Как видишь, это работает. Я подумала о венецианском эликсире.

Он ничего не ответил, но задумчиво потрогал коробочку пальцем.

Я знала, что убедила его, однако мне хотелось, чтобы он никогда не жалел о решении, которое мы приняли.

Я слышала от монахинь и видела собственными глазами, что Певенш привязалась к одной из молодых монахинь.

— Это очень деликатный вопрос. Я даже не знаю, как тебе сказать об этом.

Валентин тут же нахмурился.

— Что ты хочешь мне сказать?

— Видишь ли, я заметила в Певенш одну особенность.

Он всем телом подался вперед.

— Я же очень хорошо знаю, как живут и ведут себя монахини. Кому, как не мне, знать, что многие монахини пошли в монастырь не по своей воле. Они не хотели становиться невестами Христа. Если клятва о сохранении целомудрия была дана неохотно, то… ну, есть способы обойти обременительный обет.

— Ты хочешь сказать, что малютка сбежала и нашла себе любовника! — воскликнул он.

В моем голосе зазвучали стальные нотки.

— Она не ребенок. И не убегала. Певенш не надо было убегать, чтобы найти себе пару.

— Я не понимаю.

— Ее и так окружают потенциальные возлюбленные. Из того, что я слышала, можно заключить, что она уже сделала выбор.

— То есть? — выдохнул он.

— Да, я полагаю, что Певенш предпочитает себе подобных. Вот какое счастье я имела в виду, когда говорила о ней. В монастыре ей нет нужды сдерживать свою натуру какими-либо рамками. За пределами монастыря ее либо не поймут, либо будут подвергать насмешкам.

Я услышала в голове голос Зани: «Что за гора глупой, напыщенной чуши».

Удивительное дело. Певенш определенно чувствовала себя хорошо в окружении женщин и не выказывала никакого интереса и чувств к мужчинам, не считая презрения. Я вспомнила, как нежна она была с девочкой, которая сопровождала ее в монастыре.

Возлюбленный шагал по комнате, мучимый сомнениями. Я знала, о чем он думает. Возможно, нашей обязанностью было забрать ее из монастыря и научить правильному поведению в человеческом обществе. Валентин хотел, чтобы она познала ту радость, которую могут разделить мужчина и женщина. Подумав о Певенш, я засомневалась, что ей это могло бы быть интересно.

Я не чувствовала за собой никакой вины. Она достаточно доходчиво дала понять, что ей хорошо там, где она находится. В монастыре она королева маленького государства, объект поклонения и обожания. Действительно, кулинария сделала ее по-своему счастливой. Она не захочет завоевывать мужчину, да у нее и не получится. За воротами монастыря Певенш будет лишь объектом шуток и насмешек из-за своего тщеславия, тучности и напускной инфантильности. Стены монастыря надежно защищают ее от жестокости мира. Кровь отца сделала ее агрессивной, а жизнь в академии госпожи Хаггэрдун затормозила душевное развитие. Она навсегда останется тринадцатилетним ребенком. Она просто прирожденная монахиня! Даже если ее Господь — это сахар. Конечно, ничего из этого я не могла сказать Валентину, но я верила в то, что он сам сможет прийти к подобным выводам.