Мишель Ловрик - Венецианский эликсир

Деревянная рама, ослабленная отверстиями, проделанными мной, вскоре поддалась их общим усилиям. Спустя пару минут я была освобождена. Меня передали из рук в руки, перенесли через соседнюю стену в переулок, где нас поджидала гондола.

Братья и венецианский Диззом отвезли нас в удобные апартаменты в задней части знакомого мне дворца в Риальто.

Потом наши сопровождающие тактично удалились. В камине пылал огонь, а на столе стоял графин с вином, окруженный тонкими бокалами. Но ни один из нас не двинулся, чтобы налить вина. Мы просто стояли и смотрели друг на друга. Я не решалась обнять его, хотя умирала от желания прикоснуться к нему. На его лице была написана ярость. Он не пытался приблизиться ко мне.

Несмотря на то что он рисковал жизнью, чтобы спасти меня, возлюбленный, казалось, не был настроен на проявления нежности. Я догадалась, что он желает получить то, что ему причитается, поскольку мой проступок был слишком серьезным и письмо не смогло его успокоить. Он казался мне человеком, высеченным из камня. Его сухой гнев, казалось, не могла поколебать даже ностальгия по прежним временам или по обычной доброте, которую проявляют к спасенной собаке. На какое-то мгновение он стал похож на человека, которого я теперь могла называть «Том».

Мне казалось, это уже слишком — после всех этих месяцев, после всего, что мне довелось пережить, я должна в чем-то оправдываться. Украдкой глядя в его агатовые глаза, которые смотрели на что угодно, только не на меня, я испугалась, что он освободил меня лишь для того, чтобы выгнать. Мне казалось, что он забрал меня у моих бывших нанимателей, потому что я была его добычей, а не их. Для него эта кража была еще одним видом его деятельности, еще одним проявлением сущности его маленького королевства, которое включало в себя бандитские круги Лондона и Венеции. Он получит информацию о Певенш, а потом вышвырнет меня на улицу либо вернет инквизиторам. Или отдаст тем двум бандитам, которые помогли меня освободить. Он может захотеть не просто унизить меня, но и навредить.

Я слишком понадеялась на это письмо и на то, что его чувства ко мне имели какую-то глубину. На самом деле, как мне казалось, он использовал меня, возможно, больше, чем я его.

Так, приведя меня в эти апартаменты, возлюбленный не обнял меня и не поцеловал. Это могло бы снять напряжение, повисшее в воздухе. Вместо этого он помыл руки, не предложив мне сделать то же, сел за стол и принялся перебирать бумаги. Он не сел ко мне спиной, чтобы показать, что не доверяет, однако не проявлял никакого интереса ко мне, словно был в комнате один.

Я расправила плечи и сделала несколько глубоких вдохов. Затем в полной тишине я начала вспоминать слова из первой оперы, в которой я играла. Я вспоминала не только свои реплики, но также ответы других актеров. Так я достигла конца первого акта, а потом и второго. Мой возлюбленный все так же не обращал на меня внимания.

Я почувствовала, как ноги наливаются тяжестью. Меня начало немного шатать. Прошло уже много часов с тех пор, как я что-то ела или пила. События прошедшего дня начали сказываться на мне. В то время как я вспоминала второй акт, Валентин встал и крикнул в коридор, чтобы принесли еды. Вскоре пришли братья, принеся большую тарелку, наполненную хлебом и сыром. Валентин быстро съел всю еду, не предложив мне ни крошки. Он запил все это неразбавленным красным вином. У меня пересохло во рту, а язык распух от жажды.

Пей, пей еще. Это способствует смягчению характера .

Спустя час я достигла конца первого акта четвертой оперы, в которой принимала участие. Я так устала, что уже с трудом вспоминала реплики. Голова шла кругом. Но мне стало лучше. Сумев точно воспроизвести содержание нескольких пьес, я почувствовала спокойную силу.

Двумя часами позже я еще не достигла даже середины репертуара, а Валентин уже начал клевать носом от выпитого.

Наконец, не выдержав, он произнес:

— Почему ты не сказала, что ждешь ребенка от меня?

Он встал, стараясь не расплакаться, и указал пальцем на мой толстый передник с отчаянием хорошего парня, которого вероломно предали.

Внезапно я все поняла. Он ломал эту комедию, потому что злился на меня. Он считал, что я скрыла от него эту важную новость. Он был одержим возможностью обзавестись потомством. Прочие вещи — Певенш, моя подлинная личность, даже Том — были второстепенными по сравнению с важность продолжения рода.

Он определенно считал, что именно он приходится отцом этому несуществующему ребенку. Ему и в голову не приходило поставить под сомнение мою верность.