Жан-Кристоф Гранже - Пассажир

— Алло?

— Ле-Коз, это Шатле.

— Анаис? Во что ты вляпалась?

Новости о перестрелке и о ее аресте достигли Юго-Запада.

— Долго рассказывать.

— Чем я могу помочь?

Она оглянулась на надзирательницу: та расхаживала взад-вперед спиной к ней, лицом к широкому, забранному решеткой окну.

— Я продиктую тебе время и дату звонка с засекреченного номера и номер телефона, на который звонили. Пробей имя и координаты звонившего. Немедленно.

— Ты не меняешься, — засмеялся он. — Давай выкладывай.

Она назвала номер телефона, день и час. Услышала, как он переключился на другую линию. Передал кому-то полученные сведения и вернулся к ней.

— Мне тут звонил Абдулатиф Димун.

Она не сразу сообразила, кто это. Координатор из криминалистической службы в Тулузе. Воин пустыни.

— Что ему нужно?

— Ты вроде посылала ему кучку дерьма с марсельского пляжа.

Все это вылетело у нее из головы. Мусор, найденный возле тела Икара.

— Он его исследовал?

— Да. Просто мусор, принесенный прибоем. Но есть там кое-что любопытное. Осколок зеркала. Он считает, что это попало туда другим путем. Возможно, выпало из кармана убийцы.

— Почему?

— Потому что на осколке нет следов соли. Он не из моря.

Осколок зеркала. Настоящий прорыв, ничего не скажешь.

— Но это еще не все, — продолжал Ле-Коз. — Они обнаружили на нем следы йодистого серебра.

— И что это значит?

— Зеркало обрабатывали. Его специально погружали в йодистое серебро, чтобы сделать светочувствительным. Это старинная методика. Кажется, ей сто пятьдесят лет. Так изготавливали дагеротипы.

— Что-что?

— Предтеча фотографии. Я уточнял. Отполированное и покрытое серебром зеркало сохраняет отпечаток, отбрасываемый объективом. Затем его обрабатывают парами ртути и получают изображение. Когда появилась пленочная фотография, техника дагеротипа, не позволявшая воспроизводить снимок, вышла из употребления. Ведь она давала только позитивное изображение, без негатива.

— Димун думает, что это зеркало — носитель дагеротипа?

— Да. И это дает нам потрясающую зацепку. Не считая нескольких фанатиков, никто больше не пользуется этим методом.

— Ты уже что-то выяснил?

— Займусь этим немедленно.

— Отыщи мне организацию, в которой состоят эти типы. Список всех, кто еще применяет эту технику.

Продолжая говорить, она вдруг совершенно отчетливо представила себе, как поступает убийца. Он убивает. При этом он разыгрывает один из греческих мифов. Затем запечатлевает его, всего один раз и в единственном экземпляре, на покрытом серебром зеркале. Ее охватила дрожь. Где-то наверняка существует помещение, где хранятся эти ужасающие изображения. Они словно отпечатались в ее мозгу, посверкивая в полумраке. Зарезанный Минотавр. Обгоревший Икар. Оскопленный Уран. Кто следующий?

— Я получил информацию по твоему номеру. Есть где записать?

— Ага. В голове.

Полицейский сообщил ей имя и координаты таинственной собеседницы Арно Шаплена. Они ей ни о чем не говорили, но ее словно током ударило. Она поблагодарила Ле-Коза, взволнованная этим источником тепла, от которого ее отделяло пятьсот километров.

— Как мне с тобой связаться?

— Никак. Я сама разгребу это дерьмо.

Повисло молчание. Ле-Коз не знал, что еще сказать. Анаис бросила трубку, чтобы не разрыдаться. Она вернулась к надзирательнице и попросила оказать ей еще одну любезность: позволить использовать оставшееся от прогулки время. Та вздохнула, смерила ее взглядом, потом, вероятно вспомнив, что Анаис сама служит в полиции, направилась во двор.

У Анаис внутри все пылало. Новая зацепка с дагеротипами придала ей сил. Ее бесило, что она сидит здесь взаперти, когда расследование вот-вот сдвинется с мертвой точки. Возможно, это ничего не даст. А может, дело и выгорит… В одном Шатле не сомневалась: этот след она прибережет для себя. Солина ни слова.

Доносившийся снаружи шум прервал ее размышления. Надзирательница только что открыла последнюю дверь. Женщины, о чем-то разговаривая, прогуливались по двору в окружении прямоугольников вскопанной земли, баскетбольных корзин и бетонного стола для пинг-понга. Но эти декорации никого не могли обмануть. Поле зрения ограничивали стены, колючая проволока, кабели. Заключенные оставались заключенными. Оплывшие, дряблые фигуры. Потасканные лица, словно ручки ложек, истертых долгим употреблением, заострились до того, что стали смертоносными. Ледяной ветер, казалось, разносил отравленный воздух камер, запахи жратвы и немытого тела.