Жан-Кристоф Гранже - Пассажир

И вот они прибыли в город. На месте Янушу стало ясно, что таксист бредил. Он пообещал ему карнавал, как в Рио. А глазам Януша предстал впавший в зимнюю спячку город, безлюдный и холодный. Он поселился в отеле средней руки под названием «Модерн», на бульваре Виктора Гюго. И теперь стоял у окна, созерцая расстилавшуюся внизу пустынную улицу в обрамлении кипарисов и пальмовых деревьев. Ницца больше всего походила на курортный город, но ее дома и виллы, являвшие собой смешение всех архитектурных стилей и эпох, не оставляли никаких иллюзий: он попал сюда в мертвый сезон.

Зато ему вспомнились кое-какие сведения о Ницце, вполне согласующиеся с тем, что он видел. Город считался прибежищем пенсионеров, был нашпигован камерами наблюдения и кишмя кишел сотрудниками частных охранных агентств. Помимо моря и солнца, его буржуазное население получало за свои деньги безопасность и спокойствие. Человеку, скрывающемуся от правосудия, хуже места не выбрать…

В приют «Кающихся грешников» Арбура он уже звонил. Автоответчик сообщил ему номер мобильного телефона Жан-Мишеля. Когда он набрал его, то услышал голос, способный служить символом этого заведения. В нем звучали вера, доброта и милосердие. Януш понял, что уловка с полицейским не сработает. И изложил следующую версию. Он бывший бездомный, когда-то друживший с Жестянкой. Недавно ему стало известно, что его дружок доживает последние дни в приюте Арбура, и захотелось повидаться с ним — может быть, в последний раз. Жан-Мишель немного подумал, а потом велел ему прийти завтра к девяти утра.

Януш отошел от окна и рассмотрел свое прибежище. Кровать. Шкаф. Ванная комната размером чуть больше шкафа. Штора была отодвинута, и в зеркале над раковиной, едва освещенном отблесками от неоновой вывески отеля, он видел свое отражение. Призрак в черном костюме, провонявший канализацией. За душой у него ничего не осталось, кроме одного сокровища — папки с бумагами, из которых он извлек имя умирающего бомжа…

Но призрак хотел есть. С самого утра, после завтрака в бесплатной столовой, у него не было во рту ни крошки. Стоит ли рисковать, выбираясь наружу? Он решил, что стоит. Вышел из отеля и пошел налево, наугад, ориентируясь по свету фонарей. Вдоль улицы тянулись виллы, выстроенные в стиле самой откровенной эклектики: тут тебе и эркеры, и орнамент в палладианском стиле, и мавританские башни, и лепнина… Но, несмотря на эту гремучую смесь, все вместе производило впечатление высокомерного равнодушия. Похоже на Северную Италию или Швейцарию. Значит, хмыкнул он про себя, он бывал в этих странах…

На авеню Жан-Медсена работал киоск, торговавший сэндвичами. Он купил себе один с ветчиной и маслом и быстро зашагал прочь. По чистой случайности ноги вынесли его прямиком на Английскую набережную. Здесь выстроившиеся вдоль побережья дома больше напоминали английские постройки. Кровли в виде сахарной головы, китчевые розовые стены, викторианские очертания…

Он пересек набережную и вышел на пляж. Невидимый в сумерках прибой, глухо дыша, катил к берегу пенные валы, со звучными хлопками обрушивающиеся на песок. Януш уселся по-турецки, подальше от фонарей, и с наслаждением вгрызся в сэндвич. Одиночество давило на плечи невыносимым грузом. Как же вышло, что у него нигде во всем мире нет ни друга, ни союзника? Настоящей, живой женщины, а не призрака повесившейся самоубийцы? При этом воспоминании — единственном, которое казалось ему достоверным, — он вдруг понял, что здесь может быть новый след. Надо попытаться хоть что-нибудь разузнать.

Его размышления прервал донесшийся издалека вой полицейской сирены. Неужели сыщики уже выследили его в Ницце? Да нет, быть того не может. В темноте все так же шумно дышало море, и в его ритмичном дыхании ощущалась угрюмая мощь. Вот и его судьба, подумал Януш, это вечное повторение одного и того же.

Расследование, которое он сейчас вел, было не первым. Возможно, он уже много раз ходил по этому кругу. Но, теряя память, вынужден был вновь и вновь возвращаться к исходной точке. Сизиф, вступивший в схватку с безжалостным временем. Он должен найти ключ к разгадке до того, как разразится новый кризис и очередной приступ амнезии сотрет его знание, как вода стирает сделанную на песке надпись…

Когда-то раньше — когда? — он читал книгу французского психолога XIX века Жан-Мари Гюйо, умершего от чахотки в возрасте тридцати трех лет. Автор, словно предчувствуя свою раннюю кончину, трудился над этим сочинением с юности. Десяток томов, тысячи страниц — и все посвящены изучению проблем времени и памяти.