Дмитрий Москвичёв - Мёртвые люди

- Ты, может быть, уже слышала, Мила, что на следующей неделе будет организован школьный концерт? - Зоя сняла закипевший чайник с плиты. - Я надеюсь, ты любишь танцевать?

Мила танцевать очень любила, поэтому в глазах ее сразу появился неподдельный интерес, а все страхи мгновенно улетучились. Мила была очень рада. "Кла-а-сс!" Она давно хотела. Она давно уже мечтала хоть где-нибудь выступить. Вот и Наталья Игоревна говорит, что потом будет и городской конкурс и даже приедет телевидение. Снимать будут. "Только вот платье... надо платье же! Надо обязательно сказать папе про платье! Да что ж он так долго-то..." - Мила строила планы, завороженно глядя на Зою - добрую и такую красивую "учительницу".

Вкусно пахнет клубничным чаем и шоколадом. "И конфетки-то какие! Только начинка какая-то странная - первый раз такие ем..." - думала Мила, отправляя в рот уже третью конфету.

А "учительница" все рассказывала и рассказывала: что специально для девочек (но только для тех, конечно, кого выбрали, и, конечно, - Мила среди них) в школе появится профессиональный хореограф; что выступать придется часто (тут "учительница" сделала грустный вид, но Мила-то понимала (чай не маленькая), что она притворяется); что иногда придется вместо уроков ходить на репетиции и танцевать (здесь Мила уже каким-то внутренним чутьем поняла, что Наталья Игоревна - очень хорошая).

У девочки буквально закружилась голова от стольких новостей сразу. Хотелось еще чаю, но руки почему-то не хотели слушаться, а чашка казалась настолько тяжелой, что не было никаких сил поднести ее к сухим, - как чувствовалось, - и пылающим губам. И все же Мила сделала над собой усилие. Улыбчивая и такая близкая Наталья Игоревна плыла перед глазами. Чашка наконец выскользнула из ослабевших рук Милы, а сама она вдруг поникла и без сознания повалилась со стула.

"Учительница" подошла к лежащей навзничь девочке и, приложив пальцы к шее, проверила пульс. Суженные зрачки, хоть и еле заметно, но все же реагировали на свет. "Ну вот и прекрасно..." - констатировала Зоя и, с трудом, но все-таки подняв ребенка на руки, отнесла его в дальнюю по коридору комнату, которая и оказалась детской. Уложив Милу в кровать, Зоя вернулась на кухню и продолжила чаепитие в одиночестве. Время близилось к своему завершению. К трем часам на кухне уже было все убрано так, словно и не было никаких "посиделок". В детской глубоким, наркотическим сном спала Мила, аккуратно уложенная набок, так же как и большой плюшевый медвежонок, заботливо подсунутый под детскую руку. Квартира казалась совершенно безжизненной.

Именно такой и застал ее следователь, когда повернул ключ в замочной скважине и открыл дверь. В квартире, как ему показалось, было пусто. Сняв легкое серое пальто, иссеченное каплями дождя, он окликнул Милу, но та, разумеется, не отозвалась. "Вот чертовка! - вслух выругался Григорий, снимая очки, чтобы протереть запотевшие тонкие стеклышки. - Говорил же дома быть!" - он прошел в детскую и, открыв дверь, выругался снова:

- Мила! Да что же это такое... Ну-ка вставай, сейчас же! Нашла время! Я же говорил, к нам придет твоя учительница! Ты слышишь? Вставай, говорю!

Не дожидаясь ответа, он прошел в соседнюю комнату, где располагалась спальня, решив переодеться перед визитом очень милой, насколько он помнил, гостьи. Сняв пиджак, он кинул его на кровать. Следом полетела плечевая кобура и серый атласный галстук. Развернулся к шкафу и тут же был оглушен чем-то тяжелым.

Голова гудела, словно колокол, готовый вот-вот расколоться, тело не слушалось, перед глазами - неразборчивый темный силуэт, протягивающий длинные, цепкие руки. Его куда-то тащат. Еле слышно чье-то бормотанье и тяжелые вздохи... -усаживают непослушное тело на стул. Темный силуэт склоняется над ним: видно как шевелятся губы, красивые, алые женские губы. Ему кажется - это та самая брюнетка. Дышать стало невозможно: так, будто во рту что-то застряло. Организм сам себя привел в чувство: безумный страх задохнуться сейчас же, сию секунду - мгновенно вернул оглушенного следователя к действительности.

А действительность была более чем мрачной: руки и ноги были крепко-накрепко перемотаны скотчем и связаны друг с другом под сиденьем таким образом, что невозможно было и шелохнуться. Чьи-то руки стянули с брюк ремень и удавкой накинули его на шею. Теперь невозможно пошевелить и головой. Кричать было бесполезно. Кляп во рту позволял только бессмысленно мычать в ожидании своей незавидной участи.