Грег Лумис - Секрет Пегаса

Удовлетворившись ответом, престарелый аббат вновь зачавкал крупяной кашицей, коей мы утоляли голод куда чаще, нежели чем-нибудь иным.

Не поднимая взгляда от своей миски и продолжая орудовать ложкой, Гийом вдруг прошептал мне:

— Я, конечно, не рассчитывал, что для меня заколют упитанного тельца, но даже ленивейший из людей способен изловить силками зайца. В здешних лесах я по дороге видел множество косуль.

Изумленный этими словами, за которые, ежели бы сказал их я, ждать бы мне страшной трепки если не за кощунство, то за дерзость, я осмелился спросить:

— Вы, рыцари Храма, по будням едите за вечерней трапезой зайца или косулю?

— За дневной тоже. Говядину или свинину. Кашки вроде этой не могут поддержать телесную крепость мужчины.

— Зато поддерживают крепость душевную, — тоже шепотом возразил брат, сидевший по другую сторону от него.

Гийом отодвинул свою миску, оставив кашу почти нетронутой. Лишь богачи или глупцы отвергают пищу.

— Против сарацин сражаются не души, а тела, — произнес он.

После трапезы орденский устав предписывал братии вернуться в часовню для исповеди, а затем разойтись по своим кельям и молиться в одиночестве перед повечерием [27] Последняя по времени ежедневная служба, проводившаяся перед отходом ко сну. (Прим. Найджела Вольффе.) . На меня же было наложено послушание работать в маленькой счетной келье при ризнице. Близилась пора сбора урожая маслин, и мне надлежало рассчитать, сколько boissel [28] Предполагается, что английское слово «бушель» происходит от этого старофранцузского слова. Точная величина этой единицы измерения утеряна во тьме веков. (Прим. Найджела Вольффе.) масла останется после выжимки для продажи. Я уже совершил расчет на грифельной доске и намеревался перенести его на вечный пергамент из овечьей кожи, как увидел пред собою Гийома.

Он улыбнулся мне во весь рот, полный прекрасных зубов, зашел за спину и заглянул через плечо.

— Эти значки неверных. Ты их понимаешь?

Я кивнул и спросил:

— А вы разве не понимаете?

Он вновь посмотрел на цифры, потом еще раз, склонил голову, нахмурился и ответил:

— Рыцарю нет нужды разбираться в буквах или цифрах. Это дело священников и монахов.

— Но ведь вы же входите в монашеский орден.

— Верно, только орден у нас особый. — Он снова рассмеялся. — Ты же заметил, что я не ношу власяницы и рясы, которые гнусно смердят и полны вшей. Я искупался, дабы смыть дорожную пыль. Рыцари Храма живут совсем не так, как прочие монахи.

— Вы, как я слышал, не соблюдаете завета Господа нашего насчет того, чтобы подставлять вторую щеку, — сказал я с неведомой мне дотоле смелостью.

— Я не верую еще и в то, что кроткие наследуют землю, как и в то, что Господь наш когда-нибудь говорил такое. Это лицемерие, ложная догма, выдуманная для того, чтобы держать сервов и вассалов в покорности.

От такого разговора я не на шутку встревожился, поскольку слова эти уже граничили с ересью. Но ведь произносил их рыцарь, на шее которого красовалось зримое доказательство того, что он ревностно служит Церкви и папе.

— Смирение — один из основных обетов нашего ордена, — сказал я.

— Без него начнется хаос, — ответствовал он. — Если армия будет выполнять сразу два приказа, быть ей разгромленной. Но я-то отрицаю кротость, а не смирение.

После этого уточнения мне стало чуть поспокойнее.

— Ты только цифры знаешь или записанные слова тоже можешь разобрать?

— Могу, если написано на латыни или по-франкски и большими буквами, — скромно признался я.

Он, похоже, задумался ненадолго, а потом вновь заговорил:

— Ты уже принял здесь постриг?

Я и представить себе не мог, зачем ему понадобилось это знать, но честно ответил:

— Еще нет.

— Такие люди, как ты, нужны моему ордену.

Я совсем растерялся:

— Но я не из благородного сословия, посему оружием вовсе не владею.

— Ты не понимаешь. Каждому рыцарю требуется эконом. В любом храме должны быть люди, способные считать деньги и имущество, умеющие что угодно записать и прочитать. На это место ты сгодишься, я уверен. Поехали со мною в Бургундию!

Столь же невероятным показалось бы мне предложение отправиться с ним на Луну. Мне в жизни не доводилось удаляться более чем на день пешего пути от того места, где проходила наша беседа.

— Не могу, — ответил я. — Ведь я нужен здесь моим братьям, чтобы они могли трудиться во имя Господне.

Не скажу, что улыбка, искривившая его губы, была такой уж благочестивой.