Эрик Ластбадер - Мико

Ее груди отзывались на его прикосновения. Его охватило пьянящее чувство при виде ее отвердевших сосков. Он хотел овладеть ею немедленно, настолько сильно было его желание.

Но Акико отвлекла его своими губами, движениями рук, опытных в искусстве любви, трепетом бедер.

Чувствуя приближение разрядки, она удерживала его потенцию как можно дольше, чтобы он не закончил до того, как они захотят этого вместе. Кончиком языка она тронула его соски, поглаживала пальцами его мошонку, сжимала головку члена мягкой плотью внутренней стороны бедер.

Она охватывала его снова и снова до тех пор, пока напряжение не достигло высшей точки, стало настолько невыносимым, что ей стало жаль их обоих, и она впустила его в свою вагину.

Он вошел в нее с долгим стоном, веки его трепетали, грудь Дышала тяжело, пока расслабившиеся бедра не замерли в изнеможении.

Она не позволила ему двигаться, опасаясь, что слишком мощный толчок приведет к эмоциональному срыву. Она обхватила руками его ягодицы и тесно прижалась к нему. Затем она начала напрягать и расслаблять свои внутренние мышцы, и это позволило ему сократить число фрикций до наступления полного оргазма.

Акико смотрела ему в лицо и видела, что он благодаря ей с упоением витает в облаках. Она сама наслаждалась неповторимыми ощущениями, которые он доставлял ей. К тому же это означало хотя бы временное изгнание “ками”, преследовавшего его и днем и ночью. По их спинам пробежал озноб, приятная дрожь, мягкая, словно узор на стекле в морозный зимний день. Их тела соприкасались — упругие, гладкие и скользкие, будто смазанные теплым маслом.

Глаза Акико выражали лишь упоение своими ощущениями, она замкнулась в себе, блуждая в сладком сне. Она взглянула на Сайго. Он видел и понимал все. Его тело то продолжало стремиться к ней, то на мгновение замирало. На шее напряглись вены, а зубы скрежетали при попытках продлить экстаз. Но он иссяк.

— О-о, еще! — выкрикнула она, кусая его шею и чувствуя, что и ее вожделение угасает.

Он все прижимался к ней, дыша тяжело и неровно; потом наступило успокоение. Нужно было одеваться, но он все еще не хотел оставлять ее.

На глазах у него навернулись слезы; она спросила, чем он огорчен, и он ответил:

— Я вспомнил тот бамбук, мимо которого мы сегодня проходили. О, как бы я хотел походить на него, оставаться упругим и несгибаемым даже под большим грузом.

Постепенно он пришел в себя и стал тем Сайго, которого она знала; некоторое время они сидели словно завороженные чем-то, не касаясь друг друга, даже избегая этого. Акико показалось, что по каким-то необъяснимым причинам Сайго смутило то, что произошло между ними, словно он нарушил собственные моральные принципы и только что осознал это. Она хотела сказать, что эти слезы лишь от неловкости и смущения, но удержалась.

Казалось, его мучает то, что им овладевают те же чувства и желания, какие испытывает любой другой человек. Акико узнала Сайго достаточно, чтобы понять, что он внутренне обосновал для себя свою избранность, свое отличие от всего человечества.

Если он верит в Бога, то лишь в собственного, предназначенного только для него. Подобно тому как большинство людей получают энергию при общении со Всевышним, он черпал силы в своей избранности. Именно чувство избранности убеждало его в верности и необходимости собственных поступков. Без этой веры он был бы — как священник без Будды — сам не свой.

Но именно его отстранение сильно задело ее, и она не смогла удержать язык за зубами.

Глядя прямо ему в лицо, она спросила:

— Ты не получил удовольствия от нашей близости, Сайго-сан? Ты не почувствовал излияния любви, как я?

Он скорчил ироническую гримасу.

— Любовь! Пфф! Ее не существует!

— Но совсем недавно ты говорил мне, что любишь Юко, — не отставала Акико, хотя и ощущала внутреннюю неуверенность.

— То, что было у меня с Юко, совсем не похоже на то, что я испытываю к тебе, — произнес он недовольным тоном. — В то, о чем я говорил, я вкладываю иной смысл. Мои чувства к ней нельзя выразить словами. Но это определенно не любовь.

— А ко мне? — Она знала, что все равно придет к этому вопросу, но боялась, что он не сможет ей ответить и удовлетворить ее настойчивое любопытство. — Что ты чувствуешь ко мне? Неужели это тоже невыразимо?

— Вопросы, вопросы и снова вопросы. Почему это все женщины только и знают, что задавать вопросы?

Это вырвалось у него так, словно пробудился долго молчавший вулкан. Он снова принял свой воинственный вид.