Эрик Ластбадер - Мико

Акико же следовало разделить их кармы-двойники, если возможно, и использовать этот момент для того, чтобы проникнуть достаточно глубоко в ненависть, что бурлила, как вулкан, внутри него. Он был очень опасен, и она не забывала об этом. Он легко мог серьезно ранить ее, если она не защитится при его приближении. Она не была уверена, что сэнсэй в случае надобности вмешается вовремя. Сайго мог даже убить ее, подчиняясь силе собственной энергии.

Все это промелькнуло в ее сознании в те мгновения, когда Сайго выходил из круга, куда только что вернулся поверженный Дзин-сан.

Взглянув в его разгоряченное, напряженное лицо, она поняла: он поклялся себе, что не позволит ей оскорбить себя так, как был оскорблен Дзин-сан.

Три минуты потребовалось ему, чтобы победить ее, и в эти три минуты безграничность знания объединила их в микрокосме. Их поля открылись друг другу, они стали ближе, чем любовники, больше, чем двойники. Пустота соединила их в своей целостности, маневрируя, они опускались в черные глубины друг друга.

— Да, — произнес рябой сэнсэй, ничем не выдавая того разочарования, которое испытал он от поражения одного из своих учеников в борьбе с ней. — Ты будешь учиться здесь, Офуда-сан.

Потом Сайго предложил ей поужинать. Спящая девушка, которую он притащил вчера ночью, была перенесена на его футон. Акико ничего не сказала по этому поводу, так же как и по поводу того, что девушка ничего не ела и едва открывала глаза в течение целого дня. По-видимому, еще действовал наркотик.

В ресторане Сайго, ни слова не говоря, долго и без всякого энтузиазма ковырял в своем сасими и салате из редьки. Жизнь вокруг них кипела непрерывными взрывами бурной пьяной веселости, как будто все эти люди, много и тяжело работавшие в течение недели на огромных заводах, окружавших город, испытывали потребность вместить недельную норму выпивки в один вечер.

Вокруг себя Акико видела множество женщин той же профессии, к которой принадлежала и ее мать. Конечно, другого уровня, но по сути это было одно и то же. Наблюдение за ними вызвало в ней странное ощущение, как будто она снова в фуядзё и снова наблюдает через щели в стене спальни за постепенно уходящей ночью.

И еще она думала, что даже если бы все сложилось по-другому и ее мать стала бы изысканной и утонченной женщиной, все равно эта изысканность оставалась бы лишь фасадом, а в глубине души она ничем не отличалась бы от этих женщин, У которых не было ни достойного социального статуса, ни чести — главного товара всех японцев.

У Икан не было ни семьи, ни предков, честь которых она могла бы хранить, ни мужа, чья поддержка помогла бы ей обрести достоинство. У нее была Акико, но эта ответственность была слишком велика для нее.

Ведь у нее, так же как у этих женщин, не было будущего, в котором нашлось бы место ребенку, в котором он мог бы расти, развиваться, искать себя.

— Акико-сан!

Она возвратилась к яви, к Сайго.

— Да?

— Почему ты не сделала этого?

Она поняла, о чем он спрашивал, но, может быть, лучше, если он сам скажет все.

— Я не понимаю, о чем ты, Сайго-сан.

На мгновение он задумался.

— Ты могла побороть меня. Но ты не сделала этого.

Она покачала головой.

— Пожалуйста, поверь мне. Я не могла этого сделать.

— Я почувствовал.

Ее темные глаза устремились в тень его глаз.

— Наверное, в тот момент ты больше всего тревожился о том, чтобы не быть побежденным в присутствии своих товарищей. Честь руководила тобой, это твое оружие и твоя слабость. Разве я могла побороть тебя?

Теперь, три недели спустя, ступая по занесенным снегом дорожкам между рядами спящих мандариновых деревьев, ожидающих следующей весны, Акико знала, что она выбрала верный путь.

“Мити”. Это японское слово обозначало “путь”. Но оно также могло значить и “путешествие”, и “долг”, и “непонятный”, и “чужой”.

Акико вдруг остро почувствовала первозданную слитность всех слов и значений, будто она была первым человеком на Земле. Впрочем, ее жизнь с Сайго постоянно была окрашена этой таинственной неуловимостью, и было невозможно сказать, где кончалось одно и начиналось другое.

В молчании они прошли мимо высокого бамбука. Одно старое растение тяжело склонилось под глянцево-ледяной снежной шапкой.

Казалось, оно вот-вот упадет под тяжестью своей ноши. Но нет. Порыв ветра заставил бамбук качнуться, и, такова уж упругая природа дерева, спружинив, как бы в изящном поклоне, он сбросил отягощавшее его бремя. Снег сверкающими брызгами наполнил холодный воздух, оседая причудливыми формами. И словно пробудившись от сна, бамбук легко выпрямился, освободившись от гнета.